Я бегу по берегу реки. Матушка только что отошла в мир иной, и по моим щекам катятся слезы. Рыдания душат, каждый вздох обжигает болью. Пятки стучат по траве так быстро, точно пытаются унести меня далеко-далеко. На моей груди с каждым шагом подскакивает деревянная куколка. Моя нога задевает ветку, я спотыкаюсь, и фигурка, сорвавшись с веревки, падает на землю. На ее краю появляется скол – мелкий, почти незаметный. Из него появляется алый дымок. Я плачу так громко и сильно, что ничего не замечаю.
В жизни мои щеки тоже были мокрыми от слез. Внутри все горело, полыхало от боли. Догадка о произошедшем тогда яростно впилась в голову, будто оголодавший хищник. Я из последних сил пыталась отвернуться, но тьма снова навалилась на меня. Кощей был прав: либо я пущу ее внутрь себя, позволю ей показать то, что она хочет, либо погибну.
Выбор был простым и одновременно сложным. Чутье подсказывало: знание окажется таким болезненным, что смерть и перерождение ждут меня в любом случае. Я умирала, корчилась в муках уже сейчас, стоя на пороге больших изменений. Тех, о которых мечтала. Тех, что будут стоить мне так дорого, как я даже представить не могла.
– Бес с вами! – прошипела я и распахнула глаза. – Давайте!
Тьма ворвалась в зрачок с такой скоростью, будто боялась, что я передумаю.
Алый дымок взвивается ввысь. Он несется по небу, кружится в кронах деревьев, заглядывает в окна изб. Резкие нетерпеливые движения выдают его волнение. Он трепещет, танцует на ветру и замирает лишь у одного дома. Просачивается сквозь плотно прикрытые ставни и пробирается внутрь. На печи спиной ко мне лежит изможденный парнишка. Худой до костей, бледный, истощенный хворью. Я не успеваю оглядеться: шум сиплого дыхания вдруг стихает. Присмотревшись, я замечаю, как что-то светлое, воздушное отделяется от парня и поднимается ввысь, к синему куполу неба. Тело тут же наливается тяжестью и начинает казаться кулем, а не человеком. Если бы я могла закрыть глаза, то уже не стала бы: так сильно во мне изумление. Позабытый мною алый дымок вдруг устремляется к незнакомцу и входит в него острым клинком.
В тот же миг парень вновь оживает, его дыхание, поначалу рваное, становится мерным, спокойным. Рыжие, прежде влажные от пота волосы высыхают и становятся темнее – насыщенного цвета меди. Когда парень встает и оборачивается, я едва сдерживаю крик: передо мною Тим. Такой, каким я увидела его впервые.
Он выскакивает за порог избы. В спину ему летит крик матушки, но он не слушает. Несется в сторону берега так, будто за ним свора собак гонится. Глаза сверкают, на их дне еще вспыхивают алые огоньки, но к тому моменту, как он оказывается под сенью деревьев, пламя исчезает. Словно со стороны я гляжу на нашу встречу.
– Говоришь так, будто я тебе нравлюсь.
– Может, и так.