Изгнанницы

В качестве одного из четырех представителей Ротари-клуба я отправилась в Австралию, в штат Виктория, где ездила по фермам и фабрикам, встречалась с представителями местных властей и знаменитостями третьего эшелона, изучала австралийские народные напевы и сленг. Я влюбилась в открытые просторы этого удивительного континента, в то сочетание непосредственности и доброжелательности, которое казалось мне характерной особенностью национальной культуры, в экзотических птиц и цветы ярких оттенков. Но вот что интересно: все австралийцы, которых мне довелось встретить, с радостью рассуждали о первопроходцах и путешественниках, рассказывали о своих знаменитых заповедниках и вкуснейших креветках на гриле, однако явно не хотели беседовать о некоторых более сложных и неоднозначных аспектах собственной истории. Если же я продолжала упорствовать в своем желании обсудить вопросы расы и классового деления общества, меня мягко и ненавязчиво ставили на место.

Несколько лет спустя, в середине 1990-х, моя мать, Кристина Л. Бейкер, профессор феминологии, работала в Университете штата Мэн над проектом по устной истории, в рамках которого брала интервью у феминисток так называемой второй волны, принимавших активное участие в женском движении 1960-х, 1970-х и 1980-х годов. Я в ту пору как раз недавно перебралась в Нью-Йорк и познакомилась с целым рядом молодых женщин, которые относили себя к феминисткам третьей волны и являлись дочерями и наследницами (как в прямом, так и в переносном смысле) участниц исследования моей матери. Тогда-то мы с нею и решили написать совместную книгу: «Начнем разговор: матери и дочери беседуют о феминизме» (The Conversation Begins: Mothers and Daughters Talk About Living Feminism). Этот опыт стал для меня бесценным уроком: я поняла, насколько важно, когда женщины рассказывают правду о своей жизни.

Через несколько лет, узнав об ограниченных ресурсах, доступных женщинам в тюрьмах, я выдвинула предложение вести литературную студию в женской исправительной колонии имени Эдны Махан, которая располагалась в часе езды от моего дома в Нью-Джерси. Двенадцать особо опасных преступниц, ставших моими ученицами, писали стихи и эссе, сочиняли песни и рассказы; многие из них впервые поделились самыми болезненными и интимными переживаниями своей жизни. Я хорошо помню их пронзительную откровенность и то, как в результате творчества ужас сменялся облегчением. Когда я прочитала им стихотворение Майи Анжелу, в котором есть строки «И хоть в грязь меня втопчите / Всё, как пыль, я поднимусь», некоторые заключенные расплакались: уж очень это было созвучно их опыту и настроению.

Будучи писателем-романистом, я научилась доверять особому зудящему чувству, своего рода интуиции, которая и подсказывает мне нужную тему. Пока я не натолкнулась на малоизвестный исторический факт о существовании «поездов сирот», меня совершенно не подкупала идея писать о прошлом. Но стоило мне услышать о проведенном в Америке социальном эксперименте, в рамках которого двести пятьдесят тысяч детей были переправлены поездами с Восточного побережья на Средний Запад, как я сразу поняла, что нашла свою тему. Исследование, выполненное мною для книги «Поезд сирот» (Orphan Train), послужило основой для другого романа – о сельской жизни в США первой половины ХХ века: «Картина мира» (A Piece of the World), невымышленной истории жизни простой женщины с побережья штата Мэн, которую изобразил на своей картине «Мир Кристины» американский художник Эндрю Уайет. Эти прыжки во времени и пространстве подтолкнули меня замахнуться на еще более дерзкий литературный проект, на сей раз посвященный событиям, разворачивавшимся не только столетием раньше, но и на другом конце света и затрагивающим вопросы непростого прошлого Австралии, на которые мне так и не удалось получить удовлетворительные ответы двадцать пять лет тому назад.