Изгнанницы

– Вынужден с сожалением признать, что мы, увы, совершенно перестали общаться. – Он положил ситечко на чашку и подлил Руби чаю. – Вот так-то. Возможно, вы могли бы поведать мне, что же случилось с Эванджелиной?

Молодая женщина отпила глоток. Чай был едва теплым. Она опустила чашку на стол.

– Даже не знаю, с чего начать. Как много вы знаете?

– Очень мало. Как мне помнится, Эванджелина проработала здесь всего несколько месяцев. Я уехал отдыхать в Венецию, а когда вернулся, ее уже не было.

Руби искоса посмотрела на собеседника.

– Ее обвинили в краже перстня, который вы ей подарили.

– Да, об этом мне известно.

Руби почувствовала, как внутри нее вспыхнула ярость.

– Вы так и… – Она прикусила нижнюю губу. – Вы так и не сообщили властям, что на самом деле подарили ей тот перстень?

Мистер Уитстон со вздохом потер шею.

– Моя мачеха все прекрасно знала. Ну конечно, знала. Перед тем как я уехал в Италию, она предупредила меня, велев держаться от гувернантки подальше. Но потом… по всей видимости, Эванджелина вспылила и столкнула Агнес с лестницы. Так что, собственно говоря, дело было даже не в предполагаемой краже; ее обвинили в покушении на убийство.

– Ваша горничная – это та самая Агнес?

– Да. До сих пор служит в доме, по прошествии стольких лет.

Значит, Агнес все еще здесь. Целая и невредимая.

Руби тряхнула головой.

– Вы хотя бы попытались разыскать Эванджелину, выслушать ее версию произошедшего?

– Я… нет.

Вспомнив, как Олив рассказывала, что ее бедная подружка Лини, оказавшись в тюрьме, все лелеяла надежду, что этот мужчина рано или поздно придет, Руби почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Эванджелину несколько месяцев продержали в Ньюгейте. А потом приговорили к ссылке в колонию сроком на четырнадцать лет и посадили на невольничье судно, где держали под замком. Во время плавания ее убил один из матросов, бывший каторжник.

Мистер Уитстон тихо втянул носом воздух.

– Я не знал. Это поистине… немыслимо.

– Эванджелина была одинокой женщиной, без средств, без единой души, готовой выступить в ее защиту. Вы могли хотя бы поручиться за нее.

Было похоже, что мужчина слегка опешил от ее дерзости. Руби и сама себе удивилась. И подумала, что, похоже, заразилась излишней прямолинейностью от доктора Гаретт.

– Послушайте, – вздохнул он. – Мне вполне определенно дали понять, что лучше оставить все как есть. Что вмешиваться недопустимо. Что я едва избежал скандала, который бы неизбежно бросил тень на моих родных, что они сами обо всем позаботились и мне нельзя снова все испортить. Если это вас хоть как-то утешит, то я чувствовал себя крайне удрученным случившимся.

– Но не настолько, чтобы ослушаться свою мачеху. Вы ведь тогда уже были совершеннолетним, верно?

Он слабо ей улыбнулся.

– Вы весьма… непосредственны, мисс Данн.

Руби вдруг ощутила едва ли не физическое отвращение к этому сидящему напротив мужчине. Она расстегнула замочек сумки, вынула маленький диск на выцветшем красном шнурке и, держа его на весу, проговорила:

– На корабле все заключенные обязаны были носить на шее вот такие жетоны. Этот принадлежал Эванджелине. Он – все, что у меня от нее осталось. – Руби уронила диск на раскрытую ладонь собеседника. – Ну если не считать вашего носового платка.

Мистер Уитстон потер диск пальцем, перевернул его, прищурился, чтобы рассмотреть еле различимые цифры на обратной стороне: 171. Поднял глаза на Руби и тихо, почти шепотом спросил:

– Чего вы от меня хотите?

Девушка прислушалась к тиканью высоких напольных часов в углу. Почувствовала размеренное биение своего собственного сердца.

– Вы – мой биологический отец. Полагаю, вы об этом уже догадались.

Мистер Уитстон посмотрел на нее в медовом свете лампы, пальцы его лежавших на коленях рук нервно комкали ткань брюк.

– Вы знали, что Эванджелина беременна, – продолжила Руби. – Но даже и пальцем ради нее не пошевелили.

– Я не был уверен. Вслух никто ничего не говорил. Но если уж быть честным, должен признаться, что… да, я подозревал. – Он сделал глубокий вдох. – Боюсь, характерной особенностью семейства Уитстонов является патологическая нравственная трусость. Надеюсь, вы ее не унаследовали.

– К счастью, не унаследовала.

В наступившей тишине воздух между ними только что не искрился.

– Мне повезло: меня удочерили, – наконец произнесла Руби. – У меня есть любящие родители, которые за меня боролись. От вас мне ничего не надо.

Он медленно кивнул.

– Кроме, пожалуй, одного. Я бы хотела взглянуть на комнату, в которой жила Эванджелина, когда здесь работала.

– Эта комната уже много лет стоит закрытая. – Мистер Уитстон задумчиво похлопал себя по губам. – Но, думаю, вреда не будет.

Он протянул девушке жетон, она завернула его в поистрепавшийся носовой платок и спрятала обратно в сумочку. Потом пошла за хозяином дома по длинному коридору, оклеенному обоями в зеленую и розовую полоску, и, свернув за угол, оказалась возле двери, за которой обнаружилась узкая лестница. Миновав большую кухню, они спустились в скромную столовую, где маленькая седая женщина лущила за столом фасоль.