Изгнанницы

Когда в Танбридж-Уэллсе выдавался погожий денек, Эванджелина обыкновенно сдергивала капор с крючка в передней и отправлялась прогуляться по разбитой тропе к переброшенному через речушку каменному мостику. Она шла мимо густых зарослей крапивы и мимо бабочек, порхающих над копьями наперстянки, мимо поля, усеянного оранжево-красными маками, и слушала, как шелестят на ветру ивы. Достигнув холма, расположенного неподалеку от дома викария, девушка поднималась исхоженной стежкой по пологому склону, продираясь через колючий лиловый чертополох и овец, настолько увлеченно поедающих клевер, что ей приходилось буквально сталкивать их с тропинки, чтобы пройти. Взобравшись на вершину, она смотрела вниз на терракотовые крыши деревенских домиков, вызывая в памяти строки поэтов, которых читала вместе с отцом, – например, Вордсворта или Лонгфелло, чьи слова придавали выразительности ее собственным наблюдениям:

Обманываться я привык,
Задумаюсь всего на миг —
И вижу в летних небесах
Под ветром паруса…[21]

И сейчас, в темноте орлоп-дека, Эванджелина возвращалась на ту горную тропку. Стараясь не наступать на камешки и обходя грязевые лужи, она вдыхала ароматы сырой земли и кисло-сладкой травы. Взбираясь на вершину, ощущала, как царапают ноги колючки ежевики, как касается ее лица солнце. Уплывала в сон под отдаленное блеяние овец и стук собственного сердца.

Большинство женщин на корабле были знакомы с приспособленчеством отчаяния, компромиссами и расчетливостью, которые позволяли им изо дня в день оставаться в живых. Воровство, препирательства, обман легковерных детей, торговля собой в обмен на место для ночлега или бутылку рома; многие давным-давно преодолели всякую брезгливость и ничем не гнушались в ожесточенной борьбе за существование. Они смотрели на вещи просто и воспринимали собственное тело всего лишь как средство достижения цели, очередное орудие, имевшееся в их распоряжении. Одни узницы хотели извлечь из своего ужасного положения максимум выгоды и заручиться хоть какой-нибудь защитой. Другие были полны решимости приятно, насколько это позволяли суровые условия плавания, провести время. Они заливисто хохотали, пили с матросами и отпускали похабные шуточки, едва не переступая черту допустимого.

Эванджелина обратила внимание, что с орлоп-дека пропало несколько ссыльных.

– Матросы называют это «взять себе жену», – пояснила Олив.

– Взять… жену? – не поняла она.

– На время плавания.

– Разве это не распутство?

– Распутство?! – фыркнула Олив. – Ох, Лини.

Хотя судовой врач боролся с этим как мог, в связи с членом экипажа (при условии, что тот не был склонен к садизму или откровенно омерзителен) имелись очевидные преимущества. Избавление от ада орлоп-дека; возможность спать на его сравнительно удобной койке, а то, в зависимости от ранга, и в отдельной каюте. Можно было рассчитывать на дополнительные пайки, одеяла, особое к себе отношение. Женщина худо-бедно обретала защитника. Но это была опасная игра. За жестокое или даже садистское обращение матросам почти ничего не грозило. Нередко ссыльные приползали обратно на орлоп-дек – избитые, со следами от ударов кнутом на ногах и царапинами на спинах, а то и заразившись гонореей, сифилисом и другими, самыми разнообразными болезнями.

Не прошло и нескольких недель, как Олив, несмотря на свой изрядного размера живот, закрутила с матросом по имени Грюнвальд: этаким разрисованным татуировками здоровяком, с бычьей шеей и улыбкой, обнажавшей кривоватые зубы. Теперь она редко ночевала в своей койке.

– Надеюсь, этот тип ее не обижает, – сказала Эванджелина Хейзел как-то днем, когда они сидели на корме за стеной из куриных клеток: подруги давно заприметили это укромное местечко и любили проводить там свободное время.

Эванджелина мастерила свое одеяльце, а Хейзел кусочком мела выписывала на аспидную доску слова из Библии: «ЕСМЬ». «ДЕНЬ». «БОГ». «ОТЕЦ».

– Давай просто надеяться, что Грюнвальд отстанет от Олив хоть ненадолго, когда ей нужно будет оправиться после родов.

Эванджелина разложила фрагмент из квадратиков ткани и начала скреплять их булавками.

– Конечно, отстанет. Он же не совсем без понятия.

– Мужчины думают лишь о себе и поступают так, как им заблагорассудится, – хмыкнула Хейзел.

– Да ладно тебе, – возразила Эванджелина. – Не все же мужчины такие.

– Ну, твой, во всяком случае, именно таким и оказался. Что, скажешь нет?

Это замечание уязвило Эванджелину, и она сосредоточилась на стежках: втыкала иголку с лицевой стороны, перехватывала с изнаночной и протягивала ее через несколько слоев ткани. А потом спросила подругу:

– Тебя кто-то допекает?

– Да нет.

– А что Бак?

– Разберусь, – пожала плечами Хейзел.

Эванджелина перевернула шитье, осматривая ряд стежков.

– Будь осторожна. Как бы он тебя снова не обидел.