Изгнанницы

Доктор Данн был загружен донельзя. В медицинском отсеке не осталось ни одной свободной койки. Тепловые удары, морская болезнь, понос. Горячечный бред, изъязвленные языки, вывихнутые конечности. Запоры он лечил каломелью, которая готовилась из одной части хлорида и шести частей ртути. Против дизентерии прописывал кашу на муке с добавлением нескольких капель лауданума и простой настойки опия. Чтобы унять лихорадку, брил женщинам головы, и это лечение пугало их похлеще метаний в горячечном бреду. При пневмонии и боли в сердце практиковал кровопускание.

По кораблю быстро разнеслись слухи о том, как Хейзел чудесным образом исцелила матроса. И теперь ссыльные, которые не хотели обращаться к доктору, или же те, кого он отправлял восвояси, не назначив лечения, начали выстраиваться к ней в очередь. Она же клянчила травы у кока и высаживала кое-какие семена, что тайком протащила на борт, в ящик с навозом: арнику от ушибов и синяков, мандрагору от бессонницы и хедеому, болотную мяту, от нежелательной беременности. При дизентерии в ход шли яичные белки и кипяченое молоко. При обмороках – столовая ложка уксуса, которым Хейзел натирала больной виски. Из топленого свиного сала, меда, овса и яиц она готовила кашицу, которая использовалась как мазь от трещин на руках и ногах.

– Ох уж эта девушка, Хейзел, со своими ведьминскими порошками и зельями… – как-то раздраженно бросил доктор Эванджелине, когда они стояли в предвечерний час возле ограждения. – Все никак не уймется.

– Вам и своих забот хватает. Отчего вас это так трогает?

– Она внушает женщинам ложную надежду.

Эванджелина пристально глядела на воду. Та была прозрачной, зеленой и гладкой, точно стекло.

– В надежде уж всяко нет ничего плохого.

– Есть, если больные не получают надлежащего лечения. Боюсь, ничем хорошим это не кончится.

– Но ведь матросу, который свалился с реи, гораздо лучше. Я видела, как ловко он взбирается на мачту.

– Что там причина со следствием, а что – лишь простое совпадение? Кто знает? – Доктор поджал губы. – Есть в этой девушке что-то такое. Дерзкое. И я нахожу это… в высшей степени неприятным.

– Имейте жалость, – сказала Эванджелина. – Представьте, каково в ее возрасте оказаться приговоренной ко всему этому.

– То же самое можно сказать и о вас, – покосился на нее собеседник.

– Хейзел гораздо моложе меня.

– Ну и сколько же вам лет?

– Двадцать один. Через месяц исполнится двадцать два. – Эванджелина заколебалась, не будучи уверенной, уместно ли задавать подобные вопросы. – А вам?

– Двадцать шесть. Только, чур, никому ни слова.

Доктор Данн улыбнулся ей, и она улыбнулась в ответ.

– Жизнь у Хейзел с самого начала была не сахар. Она никогда не видела… – Эванджелина силилась подыскать нужные слова, – э-э-э… добра в этом мире.

– А вы, значит, видели?

– В некотором роде.

– Сдается мне, вам тоже несладко в жизни пришлось.

– Ну да. Но говоря по правде… – Эванджелина перевела дыхание. – Говоря по правде, я была безрассудна и опрометчива. Мне некого винить в своих злоключениях, кроме самой себя.

Поднимался ветер. Солнечный свет, разбиваясь на яркие осколки, скользил по волнам. Несколько мгновений они молча стояли у ограждения.

– А можно спросить? – подала голос Эванджелина. – Вот чего ради человек – по собственной воле, не по принуждению – поднимается на борт этого корабля?

– Я и сам много раз задавался этим вопросом, – ответил врач со смехом. – Пожалуй, проще всего было бы сказать, что я по природе своей натура беспокойная. Дескать, решил проверить себя, подумал, что подобного рода опыт может оказаться интересным. Но если уж говорить начистоту…

И Данн рассказал Эванджелине, что вырос в Мидлендсе, в небольшой деревеньке неподалеку от Уорика, был единственным ребенком в семье и с детства отличался застенчивостью. Его отец служил врачом, и предполагалось, что сын присоединится к медицинской практике отца, а когда последний отойдет от дел, то и вовсе ее возглавит. Мальчика отправили в школу-интернат, которую он возненавидел, а затем в Оксфорд и в лондонский Королевский хирургический колледж, где он, к собственному удивлению, и впрямь не на шутку увлекся медициной. По возвращении в родную деревню Данн приобрел себе симпатичный домик, обзавелся экономкой и приступил к расширению и осовремениванию отцовской практики. Считаясь завидным женихом, стал частым гостем на местных банкетах, балах и выездах на охоту.

Но потом случилось несчастье. К ним привезли молодую девицу из уважаемой семьи землевладельцев. Она жаловалась на боли в животе и жар, тряслась в ознобе. Его отец, никогда прежде не сталкивавшийся со случаем аппендицита, диагностировал у нее тиф, прописал морфий от болей и голодание от жара и отправил домой. Наследница скончалась в страшных мучениях, после того как посреди ночи, к полному ужасу родных, у нее открылась кровавая рвота. Разумеется, это стало концом врачебной карьеры Данна-старшего, да и к его сыну теперь тоже никто обращаться не хотел.