Изгой

Элис села на стул в холле. Так и есть, этот мальчик ей в жизни не сделал ничего дурного. Она не могла подняться наверх, только сидела и представляла себя его спасительницей. Будто бы Льюису четырнадцать, и ей удалось его перевоспитать. Однако она прекрасно понимала, что на самом деле не справилась, и потому просто ждала в холле.

Льюис сидел на полу в ванной. Прижав дверь ногой, он взял с раковины бритву и некоторое время просто держал ее. Кроме руки с бритвой, он ничего не чувствовал. Казалось, мир вокруг превратился в облако пыли, и осязаемыми остались лишь рукоятка и лезвие. Льюис ощущал себя бестелесным, будто весь сжался до микроскопических размеров. Лезвие было прекрасным, сверкающим и острым, и он прижался к нему щекой. Затем поднял голову и вытянул левую руку. В жилах вновь заиграла кровь, руки затряслись в предвкушении. Наклонив лезвие, Льюис сделал длинный надрез, сердце тут же заколотилось, и рот наполнился слюной от страха. При виде крови пришло долгожданное облегчение, мир снова стал ярким, глаза загорелись, руку пронзила боль. Прерывисто дыша, Льюис схватил бритву. Ему не терпелось продолжить, и, испытав боль и стыд после очередного надреза, он словно обрел опору под ногами. Зрение стало четким, плитка холодила спину; он одновременно пытался удержаться и знал, что не сможет. Знал, что резать себя позорно и глупо, и все же, превозмогая боль и страх, снова и снова вонзал в кожу лезвие, радуясь, что вновь способен ощутить свое присутствие в этом мире. Наконец он сделал последний надрез – почему-то он сразу понял, что он будет последним. Окончание получилось резким, точно удар кулаком в лицо. Теперь боль и поражение ощущались в полной мере, и нужды продолжать не было.

Отложив бритву, Льюис закрыл глаза. Он думал о тюрьме и об отце, о несбывшихся надеждах и о том, что сбился с пути.

Он вытер с руки кровь, не чувствуя ничего, кроме полной растерянности.

В коридоре послышались шаги. Кит знала, что Дики ее накажет, знала еще тогда, когда увозила Льюиса, и решила, что сделка справедлива – порка в обмен на алиби. Однако план не сработал и теперь казался глупым и детским, заведомо обреченным на провал. Напрасно она поддалась порыву. Она надеялась, что Льюис поймет. Иначе и быть не может. Кит встала, чтобы встретить отца.

Вошел Дики с палкой в руках и, смерив дочь взглядом, задал традиционный вопрос:

– Ты знаешь, за что будешь наказана, юная леди?

– Я взяла машину без спроса. Это была моя идея.

Подойдя ближе, он наотмашь хлестнул ее по лицу.

– Я тебя ненавижу, – сказала Кит.

Следующая оплеуха сбила ее с ног.

– Плевать. – Она попыталась подняться.

Дики ударил ее палкой ниже спины, потом придержал за руку и ударил еще раз. В перерывах он давал ей пощечины – открытой ладонью и аккуратно, чтобы не было синяков. Избивая Кит, Дики никогда не терял голову, в умении не оставлять следов он достиг совершенства. Дики очень дорожил красотой Тэмзин, и воспоминания о том, как он ударил ее по лицу, несколько омрачали удовольствие. Зато наказывать Кит никогда не надоедало; ее строптивость и упорное молчание только распаляли, и обычно он не унимался, не добившись слез или хотя бы стона.

Когда от боли Кит потеряла контроль над собой, Дики бросил ее лежащей на полу и уединился в спальне, чтобы успокоиться.

Элис посмотрела на часы – «Картье» с римскими цифрами на крошечном циферблате. Подарок Гилберта, с которым она всегда чувствовала себя красавицей и примерной женой. Льюис наверху уже полчаса. Элис позвонила мужу в Лондон и попросила вернуться. Пусть приезжает и сам разбирается со своим сыном, а ее освободит от этой обузы. Одна она не справится. Если Гилберт возьмет все в свои руки и увидит, что творится с Льюисом, тогда у нее появятся силы его пожалеть и помочь.

Гилберт ответил на звонок и пообещал приехать. Сидя за столом, он думал, как поступить. Плохо, что Элис наедине с Льюисом, после того как он повел себя с Тэмзин. Он позвонил доктору Штрехену и попросил порекомендовать психиатра.

К его удивлению, кабинет психиатра находился на Харли-стрит. Гилберт думал, что психиатры работают в больницах, в зданиях Викторианской эпохи с решетками на окнах. Ужасно представлять Льюиса в подобном заведении, но и жить с ним в одном доме невыносимо.

Назначив прием у доктора Бонда, чтобы поговорить о сыне, Гилберт отправился на вокзал. Обычно он ездил в другое время, сейчас на станции в Уотерфорде было пусто, только какая-то женщина тащила своего ребенка за руку и кричала на него.