Изгой

С тугим узелком пришлось повозиться, в конце концов Льюис при помощи зубов размотал бинт. Порезы выглядели значительно лучше, если не считать небольшой припухлости. На воздухе заживет быстрее. Интересно, сколько нужно времени, чтобы все раны полностью затянулись без следа? В тюрьме он два года не резал себя, и старые шрамы сильно побледнели. Неизвестно, какими будут следующие два года. Льюис напряг руку и ощутил каждый порез на натянутой коже, вспоминая, сколько боли и одиночества выпало на его долю.

– Льюис?

Он обернулся. На пороге кухни стоял Гилберт. Льюис положил бинты на стол.

– Привет, папа.

– Где ты был? – дрожащим голосом спросил отец.

Льюис держался спокойно, и все же от него исходила угроза.

– Так, в одном месте. Вот, решил зайти.

– Я беспокоился о тебе.

Льюис не поверил.

– Правда?

– Давай сядем и поговорим. – Гилберт был смешон в своей прямолинейности.

– Ты уже позвонил?

– Что?

– Кого ты вызвал? Полицию? Врачей? Что на этот раз?

Гилберт придвинулся ближе.

– Ты слишком…

– Прекрати!

Гилберт замер и затаил дыхание. Пора выбираться отсюда.

Льюис направился к столу за вещами. Отец вздрогнул, и Льюис заметил испуг в его глазах.

– Что? – Он шагнул к отцу, охваченный острым желанием причинить ему боль. – Что? Боишься, что я ударю? Думаешь, я хочу?

Льюис умолк, с трудом подбирая слова.

– Ты ничего для меня не сделал, – неожиданно для себя сказал он. Слова пришли откуда-то из глубины души. – Все это время я пытался загладить свою вину. Теперь с меня хватит. Из-за меня ты останешься без работы? Прекрасно. Потеряешь дом? Жену? Очень на это надеюсь. Ты не заслуживаешь ее, а мне надоело быть виноватым.

– Льюис…

– Неужели нельзя было просто поверить в меня? Хоть самую малость? Ты запирал меня в комнате, угрожал, отчитывал, убеждал, что я плохой. Я был ребенком! Если бы ты хоть на минуту поверил в меня, встал на мою сторону – но ты не смог. Да, я пью, да, я режу себя! Господи, неужели тебе никогда не хотелось мне помочь?

Ярость иссякла, и Льюис почувствовал себя слабым. Ему хотелось плакать, но пора было идти. Он закрыл чемодан.

– Ты с детства привык, что с тобой носятся. Она избаловала тебя.

– Ничего, ты положил этому конец.

Льюис шагнул к двери. Гилберт пытался заговорить, опустив глаза, и не смог. Льюис знал, что он чувствует, и злился, что жалеет человека, который принес ему столько боли и страдания.

– Дело не в том, хотел я помочь или нет. – У Гилберта задрожали губы. – Со дня ее смерти я… я не мог на тебя смотреть. Ты был так похож на нее и так погружен в свое горе… Ты не нуждался во мне.

Вот и все. Больше слов не требовалось. Неожиданно Льюису стало все равно.

– Тебе трудно пришлось, отец. А теперь забудь. Скоро меня в твоей жизни не будет.

На пороге он задержался.

– И не звони никуда. Оставь меня в покое. Ясно?

Он вышел, не закрыв за собой дверь. Гилберт смотрел сыну вслед и слушал, как затихают его шаги. Обессилев, он рухнул на кухонный стул.

Элис слышала, как Льюис ушел, и спустилась в кухню.

– Льюис… – сказал Гилберт. – Льюис был тут и…

Он заплакал, униженный и потрясенный собственными слезами. Прижал к себе Элис, ухватившись за ее ночную сорочку, и зарылся лицом в ее грудь. Элис гладила его голову, прикрыв глаза. Она представляла, как Льюис уходит в темноту, была ему благодарна и надеялась, что он не вернется.

Глава тринадцатая

Льюис ночевал в лесу у реки, неподалеку от того места, где утонула Элизабет. Чемодан он забросил на дерево, чтобы еда не привлекала лис.

Перед сном его донимали разные мысли – об отце и о Кит. Зато проснулся Льюис с ясной головой, точно зная, что делать.

Он пошел наблюдать за Кит и понял, что уже привык быть ей невидимым защитником. После обеда она вновь устроилась с книгой на траве, и можно было просто смотреть на нее и мечтать. Только сейчас Льюис грустил, думая о своем плане, он жалел, что нельзя попросить прощения и объяснить, что другого выхода нет. Наверное, она бы и не поняла. Льюис и сам с удовольствием нашел бы иной путь. Наблюдать за Кит без всякой надежды, просто наслаждаясь моментом, было странно и в то же время прекрасно.

Вернувшись к реке, Льюис не мог уснуть. Вероятно, это его последняя ночь на свободе. Он не знал, куда попадет – в тюрьму или в армию – и есть ли между ними разница, но ценил уединение и ощущение свободы, к которому до конца еще не привык. Даже выйдя из неволи, он не чувствовал себя свободным. Это пришло только сейчас.

В воскресенье утром солнце вставало невыносимо медленно. Казалось, прошла целая вечность, пока тусклое небо наконец не прояснилось. Под утро, когда спустился промозглый туман, Льюису стало немного зябко. Туман быстро растаял в солнечных лучах, но даже от сухого и теплого воздуха веяло сентябрем, и солнце уже не припекало по-летнему.

Льюис вымылся в реке, потом дождался, пока рябь на воде полностью разгладится, и тщательно побрился, задерживая дыхание и выдыхая в сторону, чтобы не потревожить зеркальную гладь.