Изгои Рюрикова рода

Озверелые в долгом плавании степняки под предводительством князя Володаря ринусь на берег. Презрев страх перед морской пучиной, они прыгали в воду, кое-как преодолевали расстояние от судна до берега. Неутолённая, застоявшаяся ярость не давала им захлебнуться. В боевом кураже половцы не надели даже лёгких кольчуг. Так, полуголые, обожжённые солнцем, просоленные штормом, полезли на стену. Обескураженные защитники крепости, ждавшие правильной осады, валились, подобно снопам, под ударами их мечей. Сопротивление оказали немногие, и их быстро смели. Володарь в волнении наблюдал за резнёй на стене. Сам он ждал случая проникнуть в город, через ворота, а для этого ему нужен был князь Давыд, с его обученными вести правильную осаду людьми. Но Давыд Игоревич не торопился. С головы до пят облачённый в броню, в сопровождении латников, он отчалил от борта «Нептуна» на баркасе. Раздосадованный Володарь принялся крушить ворота топором. Преданная Сача держала над их головами щит. Но ни один камень не ударил в него, не вонзилась ни одна стрела. Из-за ворот слышались вопли, стоны, топот множества ног, лязг металла, ржание испуганных коней. Над крепостной стеной вздымалось, опадало и снова устремлялось к небесам зарево пожаров. Тяжёлые, окованные железом воротины сотрясались под ударами Володаря. Время от времени нечто непомерно тяжелое откликалось ударом на удар с противоположной стороны ворот. Володарь вопил и не слышал собственного вопля. Он призывал на подмогу Давыда, и помощь пришла.

Верный товарищ, управитель Тмутаракани, князь Рюрикова рода Давыд прибыл на место схватки, когда солнышко поднялось в зенит. Затих звон металла, и вопли умолкли, когда князья в сопровождении Сачи и дружины Пафнутия снесли никем уж не защищаемые ворота. За стенами смерть справила кровавую тризну. В жестокой резне пала треть степняков. Ратники Жели дорезали население городка, пока князья по-братски делили добычу.

Амирам ярился. Его не радовали ни амфоры с драгоценным шуршунским вином, ни тюки шёлковой пряжи, ни малая толика золотишка, доставшаяся ему после дележа добычи. Товар Лигурийца – невольники, а их-то и не довелось добыть.

– Ни единой живой души, – трунил над ним Володарь. – Все вознеслись к Создателю. Остались только никчемные, дырявые шкуры, но ты ведь не торгуешь мертвечиной? Тебе подавай живую, одушевлённую плоть!

Амирам поглядывал на Володаря налитыми кровью глазами. Лигуриец перебирал мозолистыми, истертыми о корабельную снасть ладонями ту самую цепь. Покрытая зеленоватой патиной, змеистая, тяжёлая, она в течение всего плавания сдерживала буйство Володаря, и князь ненавидел её пуще лютого ворога.

– Если все мегтвы – то наши дела не так уж плохи, – шипение кормчего было подобно шелесту прибрежной гальки. – Но если кто-то сбежал… До следующей кгепости – один день хода посуху.

– Поднимай паруса, моряк! – усмехался Володарь. – Нам следует поторопиться.

* * *

Следующая крепость, которую Амирам назвал попросту Исар[13], оказалась совершенно пуста. Жители покинули её второпях. Дружинники нашли лишь тёплую золу в очагах, нехитрые бедняцкие пожитки, пару зазевавшихся несушек да попа в вылинявшем чёрном клобуке.

Они настигли его в молельне – небольшой светёлке с огромными окнами. За широкими, увитыми цветущим вьюном проёмами синела безбрежная даль. Под изображением благодатного юноши – святого Пантелеймона – горели толстые свечи, медовый аромат наполнял молельню. Фигура коленопреклонённого чернеца плыла в нём, как плывёт ладья по туманной реке. Сквозь сизую дымку посверкивала свежая позолота алтарных врат, обещая богатую поживу.

– Круши! – завопил Мэтигай.

– Га-а-а! – отозвалась голодная свора.

Володарь распахнул на стороны руки. Щит его и меч преградили половцам путь к алтарю. Монах обернулся. Володарь узрел молодое, красивое, женоподобное лицо. Скопец? Монах поднялся на ноги. Лёгкость его движений, ширина плеч, огромность рук, сжимавших длинный кинжал с тонким лезвием – всё выдавало недюжинную силу, а возможно, и проворство.

Чернец заговорил на языке ромеев, попытался усовестить половцев. Но прошмыгнувший под рукой Володаря Илюша огрел его рукоятью меча. Скопец умолк, пыльной грудой осел на пол. Разгоряченный, Мэтигай попытался довершить дело точным ударом меча в шею сзади, но Володарь закрыл монаха своим щитом.

– Назад! – прорычал он. – Чего раздухарились?

– Надо убить его! – шептал Мэтигай. От половца исходил густой рыбный дух, щедро сдобренный запахом конской подстилки. – Посмотри, каган, какие у него ноги! А руки? А спина? Этот пустынник с малолетства лазает по скалам. Он предупредит соседние селения. Дозволь убить.

Мэтигай говорил на языке племени Шара, да он и не знал других наречий. Понимал немного речь русичей, но нетвёрдо, через пень-колоду. Зато добрый Илюша прекрасно понял степняка и взял на изготовку бердыш.

– Оставь, – хмуро сказал Володарь. – Не бери на душу греха. А ты, монах, целуй-ка крест, клянись в том, что выйдешь из кельи не ранее чем через две седьмицы.

И чернец поклялся и, стеная, облобызал крест, с приторным смирением на челе.