Изгои Рюрикова рода

Князь с размаху плюхнулся на каменную скамью. Латиняне расселись напротив него, плечом к плечу. Два десятка иноземных харь, одна другой чуднее. Зрелище непотребное в своей звероподобной свирепости, даже на привычный к таким видам взгляд Володаря. Нет! Зрелище витязей благословенной Руси куда как пригляднее. Даже рожа преподлейшего воеводы Пафнутия Жели покажется иконописным ликом по сравнению с эдакими угловатыми образинами: глаза близко посажены, носы, как и следует для вояк, многожды переломаны, подбородки – что наковальни, глаза шныряют по сторонам и плутоваты даже у тех, кто имеет их по одному. Умишки чуждые, иною верой осенённые, а прочие и вовсе без веры, точно как у кораблеводителя Амирама! Беловолосый Лауновех уселся во главе стола. Скалится, пытается уважение к володаревой княжеской чести выказать. Всех сотоварищей поименно представляет. А имена-то! Ормульв, Рагнвальд, Торбьёрн, Хальфдан, Ауд, Гисли. Володарь едва не оглох, мало что не лишился рассудка, прислушиваясь к звучанию незнакомых имен. Он украдкой крестил пуп под столом, отчаянно сожалея о забытом в убогой спаленке мече. Русич переводил взор с одного варяжского рыла на другое до тех пор, пока рыцарь Лауновех не произнёс последнее, и вовсе неблагозвучное для православного уха имечко: Мундомат. Так величался огромный, юных лет детина, с совершенно босым лицом и огненной копной на макушке. Мундомат пялился на Володяря недружелюбно и даже пощелкивал челюстью, подобно изготовившемуся к атаке вепрю, но в синих, ясных, будто утренние небеса, глазах его мелькала подловатая опаска. Володарь приметил жирную муху. Навозница с громким зудом кружила над столешницей, намереваясь почтить вниманием объедки. Вот она снизилась над деревянным блюдом, где в беспорядке лежали обглоданные кости молодого барашка. Молниеносным движением Володарь прихлопнул крылатую тварь. Досадный зуд сменился грохотом. Деревянное блюдо опрокинулось, кости разлетелись по столу. Молодой Мундомат повалился на скамью, громко вопя. Его старшие товарищи загомонили, жмуря светлые очи. Кряжистый леший Гуннульв уж вылез из очага чёрный, что сатана, злой, будто огнедышащий демон. Вон он сидит – едва от стола видать. Слева и справа от него – седобородые вояки, имен которых Володарь так и не смог уразуметь, но лица хорошо запомнил, накрепко! На замызганной каменной столешнице в беспорядке стоят порожние кубки и остатки сытной трапезы. Среди обглоданных бараньих костей и ломтей подсохшего сыра ползают сытые мухи. Володарь мучительно сглотнул. Последнюю седмицу они с Сачей ели лишь хлеб, запивая его сильно разбавленным вином. Денег едва хватало на уплату за ночлег.

– Понимая твою скорбь, мы не держим обиды за нашего товарища, – веско молвил Лауновех. – Посмотри на моих воинов! Удача обитает на лезвиях наших мечей. Мы служим всякому, кто платит, а значит – мы и твои товарищи! Эй, прислужник, подай вина!

На этот раз на зов Лауновеха явилась горбатая старуха. Она суетливо разливала багровое вино. Её когтистые, перевитые синими нитями жил руки заметно дрожали, но ни капли вина не вылилось из широкого горла кувшина на каменную столешницу.

– Выпьем! – провозгласил Лауновех, и князь немедля и залпом проглотил добрую толику вина.

Рука сама потянулась к сыру. Он старался есть медленно, не выказывая жадности, но белесые буркалы Лауновеха неотступно следили за ним. У князя достало воли не отводить взгляда и, наконец перестав скрывать постыдный голод, он принялся без стеснения пожирать варяжские объедки. Когтистая лапа прислужницы время от времени возникала перед ним, подливая в кубок вина. Преисполненные ехидства морды нечаянных сотрапезников пялились на него, но насмехаться никто не смел.