Изобретая традицию. Современная русско-еврейская литература

Безвозвратность ухода закрепляется в отсылках к Библии и греческой мифологии. В прежние времена евреи «оглядывались назад, ушедшие, и каменели, и стояли соляными истуканами, у которых от воспоминаний щемило сердце» [Там же: 222]. Превращение в соляной столп отсылает к истории жены Лота, так что Россия напрямую ассоциируется с библейским Содомом. Диаспора осмысляется как пространство греха, остаться в котором равносильно смерти244. Полет в Израиль из аэропорта Шереметьево становится пересечением Стикса – реки в Аиде, царстве мертвых, а объявляющий посадку голос сравнивается с голосом мифического паромщика Харона: «И Харон-перевозчик уже объявляет по радио посадку на самолет…» [Там же: 224]245. Многозначный мотив репатриации как чудесного преображения, с одной стороны, смерти и перерождения – с другой, мотив, который нередко образует в текстах исхода целые сюжеты, дан у Канделя на уровне интертекстуальных мини-реминисценций.

Параллели между повестью еврейского поэта и переводчика Семена Липкина «Картины и голоса», опубликованной в лондонском самиздате в 1986 году, и эссеистикой Канделя свидетельствуют не столько о прямом влиянии, сколько о родстве культурных и литературных контекстов. Похожим образом сочетая элементы прозы, эссе и драмы, Липкин обобщает свои автобиографические размышления о печальной судьбе еврейства Восточной Европы в XX веке. Посещение родной Одессы в 1969 году наводит рассказчика на мысли о евреях штетла, живших здесь во времена его детства: «Во мне не хотят умереть те, кто населял эту крикливую, плачущую, молящуюся и грешившую окраину, добровольное гетто» [Липкин 1986: 10]. В прологе этого ностальгического текста говорится о прежних обитателях легендарной Молдаванки – жалких, незначительных, грязных, но притягательных, овеянных очарованием безвозвратной утраты: липкинский лиризм далек от радикального пафоса обновления у Канделя.

Однако главная тема «Картин и голосов» – все то же стирание еврейской памяти как фатальное следствие коммунизма, холокоста и жизненного выбора самих евреев. Как почти все авторы, о которых шла речь ранее, рассказчик задействует символическую версию истории и возводит убийства евреев в годы Второй мировой войны к «первособытию» – вавилонскому плену, находя предвестие этой катастрофы уже в книге пророка Иезекииля, где описывается видение воскресших сынов израилевых. Повествовательный двойник автора отождествляет себя со всеми изгнанными и замученными евреями – в пражском гетто, в Вавилоне, во время последней войны: «Во мне живут голоса тех перекочевок, и голоса гетто, и голоса войны» [Там же: 14]. Такое слияние еврейских жертв в пишущем «я», навсегда вобравшем в себя полифонию «картин и голосов», – своего рода квинтэссенция гуманистического, обмирщенного еврейства позднесоветского периода: евреи – судьбоносная общность перед лицом гонений, не прекращающихся по сей день. Но разговор жителей польского гетто в главе 19 («Картина») бросает свет и на политический контекст создания повести – период алии: изолированные на маленьком участке земли, они обсуждают важный вопрос: заключается ли сила европейских евреев в их традиционной учености и мистике – или все же в новой способности к сопротивлению, которая в конце концов проложит им путь в Палестину [Там же: 62 f.].

Яков Цигельман: «Похороны Мойше Дорфера»

Ставший в позднем Советском Союзе вновь актуальным вопрос о том, где должны жить евреи, привел к возникновению литературы, темой которой был не только обращенный в будущее проект переселения в Израиль, но и старый советский проект «красной Палестины» на Дальнем Востоке, в Биробиджане – социалистический вариант «сионистской идеи собрания еврейского народа» [Kuchenbecker 2000: 157]. Собрание евреев в границах идеократического пространства СССР служит в нонконформистских текстах негативным, фальсифицированным эквивалентом подлинного исхода. Биробиджан как усугубление состояния галута, мимикрия ссылки, противоположен поэтому Палестине.

Повесть «Похороны Мойше Дорфера» Яков Цигельман начал писать именно в Биробиджане: познакомиться с культурной жизнью Еврейской автономной области ему позволила работа в газете «Биробиджанер штерн» в 1970–1971 годах246. Повесть возникла на основе дневников, которые Цигельман вел втайне, а впоследствии попытался переправить из Ленинграда на Запад. Еретическое содержание этих дневников стало в конце концов причиной того, что он лишился гражданства и эмигрировал в Израиль. Уже после репатриации из дневниковых заметок выросла проза, опубликованная в 1977 году в журнале «Сион».