Изобретая традицию. Современная русско-еврейская литература

«Сосланный» сюда из Харькова неудачный, маленький металлический памятник Ленину окружен современными зданиями партийных организаций (горкома партии, обкома комсомола и т. д.) [Там же: 50] и КГБ. Безликие, серые архитектурные символы режима («коробки») [Там же: 51] перемежаются бревенчатыми избами и «совсем дряхлыми хибарами» – напоминанием о первых еврейских поселениях в Биробиджане и о нуждах периода строительства. Параллельно друг другу «ползут» [Там же: 50] главная улица Ленина и грязная, запыленная улица Шолом-Алейхема – эта парадная вывеска еврейской культуры в СССР. На просторном заасфальтированном дворе перед «полуразрушенным, выцветшим» зданием бывшего Еврейского театра (ГОСЕТа) в годы террора была сожжена вся театральная библиотека, носившая имя одного из редких разрешенных еврейских классиков Шолом-Алейхема: некогда огромное собрание еврейской литературы из разных городов и стран – «почти полмиллиона книг на разных языках мира» [Там же: 52] – было целиком предано огню. На другой стороне улицы расположилось грязно-лиловое здание редакции «Биробиджанер штерн».

Картина города передает семиотику сосуществования разных фаз еврейской истории в стране – вплоть до почти полного исчезновения еврейства в настоящем. В то же время тесное соседство и частично совпадающая идентичность еврейских и советских пространств указывают на жутковатый политико-культурный симбиоз, восходящий к 1920-м годам, а теперь окончательно распавшийся, застывший в образах гниющей материи. Еврейские знаки – названия организаций, таблички на зданиях – всего лишь пустые символы на поверхности унифицированной и уже агонизирующей культуры.

Иконические символы упадка служат фоном для знакомых нам из других текстов еврейского андеграунда документально-публицистических пассажей: споров о еврейской ассимиляции, антисемитизме и ответственности евреев за свою историю. Анализируется или приводится восходящая еще к христианскому антииудаизму преемственность антиеврейской аргументации и ее адаптация в рамках коммунистической модели государственности, сформулированной в трудах Маркса и Ленина: идея опасной невидимости евреев, особенно еврейских интеллектуалов, образ евреев как разрушителей, диверсантов и адептов буржуазной философии, капиталистов и тайных талмудистов, не поддающихся политическому перевоспитанию, наконец, мысль о необходимости контроля над евреями и «нормализации» их при помощи физического труда.

Мойше Дорфер, чьи разговоры с учениками читаются как трагическое наставление, парадоксально трактует искусство актерской игры и перевоплощения как верность самому себе, выводя отсюда этический принцип самоценности культуры еврейской диаспоры: цена голуса (галута) – возникновение культурно-духовного «сплава» [Там же: 45], противоположного отказу от себя. Театр – сокрытие собственного лица под маской и подспудное «заражение» реальной жизни искусством – переосмысляется как подлинное творчество, направленное на соединение и смешение.

Юлия Шмуклер: «Последний нонешний денечек»

Развенчание еврейскими интеллектуалами мифа о гостеприимной семье советских народов, как мы видели, – одна из центральных тем еврейской протестной литературы. Несмотря на это, сатирические приемы литературы еврейского сам- и тамиздата еще малоизвестны251. Противопоставление вытесненного на социальную обочину или в андеграунд бесправного еврея всесильному, обезличенному советскому властителю стало новым вариантом конфликта «маленького человека» и власти.

Диссидентская еврейская литература охотно пользуется поэтикой абсурда и пародии, а также техникой анти-панегирика. Так возникает ироническое, карнавальное, трагикомическое письмо – нарративное опровержение хвалы советским вождям, и прежде всего Сталину как самому мифологизированному и фольклоризированному диктатору после Ленина252. Интереснее всего оказывается при этом ритуальный, архаический, парарелигиозный характер почитания, которое здесь выворачивается наизнанку и осмеивается: посреди официозных практик коллективного причитания по умершему Сталину евреи, для которых эта смерть стала избавлением, втайне ликуют (как, например, в рассказе Марка Зайчика «В марте 1953 года»). Иногда траурная церемония превращается в карнавальный Пурим-шпиль – праздник спасения евреев; траурная процессия оборачивается безумным неистовством, шутовским уличным празднеством, в искаженном виде отражающим «массовый разгул патологического иррационализма» [Luks 2010: 128] сталинских массовых торжеств.