Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Газеты, по большому счету, продолжали избегать авторских комментариев. Это особенно касалось тех городов, которые располагали одной-единственной газетой. А поскольку так было в преобладающем большинстве городов, которые могли похвастать своей собственной газетой, дискуссии, разворачивавшиеся в лондонской прессе, были исключением. Но по воле случая один газетчик выделился из повседневной безликости. Звали его Эндрю Брайс из Эксетера, он был редактором «Брайс Уикли Джорнал» (Brice Weekly Journal). В 1726 году он пытался протестовать против жутких условий, в которых содержались заключенные тюрем на западе страны. Дав первый приветственный залп в памфлете «Обращение к справедливости» (Appeal for Justice), Брайс связался с несколькими заключенными Эксетерской тюрьмы и в колонках своей газеты описал их участь. Дело обострилось, когда некий заключенный, купец, выдвинул специфическое обвинение против смотрителя Эксетерской тюрьмы, Джорджа Глэнвилла. Глэнвилл подал в суд на Брайса, и, хотя Брайс защищался на страницах «Уикли Джорнал», дело обернулось против него. Будучи не в состоянии заплатить 103 фунта штрафа, издатель скрылся. Эта история заканчивается плохо, тем более что, без сомнения, добропорядочные горожане Девона скорее поддержали бы стража порядка, нежели донкихотствующего защитника прав преступников. Человек, опережающий свое время, Брайс был редким примером того типа людей, которых начнут уважать лишь в последующих поколениях, журналиста-агитатора[799].

У отважного Брайса было мало последователей в прессе XVIII века. Большая часть издателей сохраняла строгий нейтралитет в происшествиях локального масштаба. Исключение составлял опять же Лондон. Здесь подъем политической журналистики в конце XVIII века вызвал серьезные перемены, хотя и не всегда положительные для авторов газетных статей. В Англии большинство профессиональных авторов, чьи имена дошли до нас, были проплаченными правительственными агентами. У этой должности не было какого-то особенного названия, они просто снабжали информацией газеты, дружественные по отношению к правительству, причесывали иностранные новости, распространяли клевету, очерняли имена политиков из оппозиционных партий. Кроме того они писали памфлеты, так же как и Дефо за век до них, им было не важно, где в итоге появится их убедительная речь: в серийном издании или в отдельном памфлете. Нам известна их работа не благодаря тому, что они были так уж талантливы, а потому что их имена и размер жалованья были в списках Казначейства. Карьера их складывалась из низких и бесславных деяний, хотя власти были готовы платить внушительные суммы в надежде привлечь на свою сторону талантливых авторов. Даже нравоучитель Сэмюэл Джонсон был готов принять пенсию от графа Бута, фаворита и министра Георга III. Джон Уилкс, служивший другой партии, радостно обозвал его «Пенсионером Джонсоном». Несколькими годами ранее в «Словаре», сделавшем его знаменитым (1755), Джонсон рассуждал о цинизме своего времени, дав «Газетер» определение «предельного позора, которого только могли достичь негодяи, нанятые для того, чтобы защищать придворные интересы»[800]. Он явно еще не подозревал, что ему придется выгодно продать свое перо.

Предположение о том, что автор газетных статей не более чем проплаченный политиками агент, сделало слово «журналист» наименованием позорной профессии, которое сохранилось еще в XIX веке. Писать для газеты не считалось респектабельным занятием. Драться на дуэли с газетчиком считалось, мягко говоря, унизительным, впрочем, оно и к лучшему. Тем, кто нанимался работать для газеты, было запрещено иметь легальную профессию в Англии, согласно постановлению 1807 года. Уже в 1860 году на полном серьезе велась дискуссия на тему того, можно ли дисквалифицировать человека, претендующего на государственный чин, если до этого он писал для «Таймс»[801].