Изумрудная муха

После ужина Елизавета Ивановна задержала Любу в кухне и, открыв том с пьесами Александра Николаевича Островского, нашла нужные места и сказала:

– Хочу тебе зачитать слова умнейшего человека, знатока человеческой души, провидца: «Всякий человек, что большой, что маленький, – это всё одно, если он живёт по правде, как следует, хорошо, честно, благородно, делает своё дело себе и другим на пользу – вот он и патриот своего отечества. А кто проживает только готовое, ума и образования не понимает, действует только по своему невежеству, с обидой и насмешкой над человечеством и только себе на потеху, тот – мерзавец своей жизни». «Правда хорошо…» Вот, пожалуйста, всё сказал… Или вот: «В практический век честным быть не только лучше, но и выгоднее… В века фантазии и возвышенных чувств плутовство имеет больше простора и легче маскируется. Обмануть неземную деву, заоблачного поэта, обыграть романтика или провести на службе начальника, который занят элегиями, гораздо легче, чем практических людей. Нет, вы мне поверьте, что в настоящее время плутовство спекуляция плохая». «Бешеные деньги». Разумно. Но, к сожалению, пока мы слышим прекраснодушные разговоры, дебаты, споры, переходящие в ругань… Умников как будто хватает, но всё вязнет в разговорах. Лебедь, рак и щука. А уж если спохватятся, что дальше споров дело не идёт, и впопыхах возьмутся за реформы, то наломают дров, это уж как пить дать. У нас иначе не бывает… Да, между прочим, какие планы у тебя на лето? И у Катерины? Да, кстати, на майские обязательно съезди к старику. Испеки пирожок, поздравь с праздниками. Он советские праздники чтит, конечно. Заодно обязательно спроси про муху… Ах, если бы ты её видела! Пузико – крупный изумруд неописуемой красоты, глубокого тёмно-зелёного цвета, почти переходящего в чёрный, с золотистым отливом… Муха как живая! Редчайший камень, и крылышки усыпаны бриллиантиками… Дрянь! Поделом покарал её Господь… Хорошо поджарится там…

По описанию очень похожа на навозную, если без бриллиантиков, подумала Люба, но вслух столь крамольную мысль не высказала.

На следующий день, вернувшись из школы после субботника (убирали к маю территорию вокруг школы), Катерина объявила, что после десятого класса пойдёт учиться в театральное училище. Всё, уже точно решила.

– Тебя в театр калачом не заманишь, и вдруг вознамерилась в актрисы идти! Посмотри на себя! В героини ты не годишься. Героиня красавицей или хотя бы миленькой должна быть. Посмотри на себя. Эка дылда вымахала! На характерные роли? Да характерных пруд пруди! Тебе амплуа ни один режиссёр не подберёт! Какая роль тебе подойдёт? Разве что Эйфелевой башни! Особого таланта я не приметила, а кривляться ты умеешь, мы знаем, – Елизавета Ивановна «села на своего конька».

– Я в самодеятельности участвовала, у меня грамота есть, – затараторила Катерина. – Ты ведь тоже не Ермолова была, признайся… Мам, ты видела, я Митрофанушку играла в «Недоросле». Ведь здорово, все смеялись!

– Не уверена, что здорово, у Фонвизина недоросль смешной… – сказала Люба.

– Ты никогда ни в чём не уверена! – разозлилась Катерина.

Елизавета Ивановна сделала круглые глаза, отчего лицо её приобрело глуповатое выражение, и, подражая какому-то известному актёру, забубнила:

– «По разговору мне бы давно надо в думе гласным быть или головой, только у меня в уме суждения нет, и что к чему – этого мне не дано. А обыкновенный разговор, окромя сурьёзного, у меня всё равно что бисер». – Елизавета Ивановна вошла в роль, зарделась, засмеялась и сквозь слёзы добавила: – Ай да Островский, ай да Александр Николаич, на все случаи жизни, вечная ему память! Пустомель, болтунов, самодуров – да кого он только не высмеял!

– Баб, ты у нас попугай! Попка-дурак, бабка-дурак, попка-дурак, бабка-дурак!

Рассерженные, разошлись по комнатам.

Обиженная Елизавета Ивановна вышла на связь с Домом ветеранов сцены. Обычно разговоры с подругами восстанавливали её душевное равновесие.