Изумрудная муха

– Выпила?! – ахнула она. – Этого ещё не хватает! Вся в папеньку! Горе ты наше! Люба, я требую, чтобы ты вмешалась.

– А где же Петя? Он тебя не проводил? Тебя кто-нибудь проводил? – у Любы дрожал голос.

– Я ушла без него. Что такого? Меньше будет воображать! Нос задирает, самый умный… Тебе днём Эдик звонил. Может, заедет завтра, сказал. Опять небось натрепался. А ты, бедолага, жди. А у меня в личной жизни всё в порядке… Иду спать! – Катерина развязной походкой, покачивая бёдрами, пошатываясь, направилась к себе в комнату.

– Ну и зелье выросло! Надо было тебя драть да почаще! – Елизавета Ивановна кровожадно сверкнула очками. – Во Франции так, как ты, красятся только проститутки с Пляс-Пигаль!

– Обе вы дебилки! – Катерина хохотнула, показала им язык и захлопнула за собой дверь.

– Видала?! Плоды твоего гуманного воспитания! – Елизавета Ивановна, вонзая палку в пол, прошествовала к себе в комнату.

Позже Люба зашла в комнату к дочери. Лампочка над кроватью под самодельным колпаком высвечивала круг, в который вписывался угол подушки, заплаканное лицо Катерины с тёмными от смывшейся туши подтёками слёз и глупыми пятнами румян на худых щеках; стул, на котором наискось было распростёрто платье, подолом съехавшее на пол, а рядом косолапо сброшенные лодочки. Тут же распахнутая сумка и груда учебников на полу. «И это десятый класс!», – голосом Елизаветы Ивановны подумала Люба. Всё остальное пространство комнаты тонуло в полумраке, а за окном задником театральной декорации возвышался чёрный силуэт церкви Воскресения в Кадашах. Он казался готическим замком, почти слившимся с небом, а небо – сущий антрацит, такое театральные художники рисуют к трагедиям. Она поправила одеяло, пошла в кухню, налила из холодильника в Катеринину чашку компот и поставила её на стол, ближе к кровати. По опыту знала, что, проснувшись, «перебравший» человек захочет пить. Кисленький компот очень помогает.

– Бесится девка, – сказала Елизавета Ивановна, когда Люба натирала ей спину.

«Мучается бедняга», – подумала Люба.

Рано утром её разбудил телефонный звонок. Звонил Петя. Катерина уже не спала, прибежала, жадно выхватила трубку. Люба удалилась в ванную, потом в кухню, поставила чайник. Разговор длился почти час. Катерина появилась в кухне со счастливым лицом, налила себе ещё компоту и пошла к себе досыпать.

Лето в Москве роскошное, буйное. Во всех уголках цветёт всё, что может расцвести. Спешит, рвётся из-под земли, из-под асфальта, захватывает себе ещё и ещё, распространяется, пускает побеги, лезет через изгороди, прорастает на крышах старых построек и забытых церквей, вылезает между каменными стёртыми ступеньками крылец запущенных особняков. На пустырях, ещё не захваченных строительством, настоящие джунгли из крапивы, бурьяна, репейника, полыни, лебеды, одуванчиков, подорожников, самых диких и дивных трав и цветов. Тут и ромашки, и иван-чай, и незабудки, и даже фиалки и ландыши. А лопухи растут такие огромные и сочные, как будто дело происходит не в Замоскворечье, почти в центре Москвы, а за городом, на вольной природе.

Возвращаясь с работы, Люба заглянула в молочный магазин на Полянке, который работал допоздна. Она не спешила, петляла старыми переулками. Было тепло, глаза слепили залитые вечерними солнечными лучами стены бывших купеческих домов с мезонинами. Хорошо в июне, пока лето не пропылилось, пока всё свежо, сочно, зелено. Скоро липа зацветёт. У калитки по-захолустному огороженному деревянным забором двора стоял человек в майке и жмурился, как кот.

– Девушка, в гости не зайдёте? Квас есть холодный, час назад брал.

Люба поблагодарила, но от кваса отказалась. Спасибо за «девушку», ещё не всё потеряно, подумала она. И что странного в том, что с тобой заговорил незнакомый человек? Жена на даче роет огород, обрабатывает свои семь соток, дети в лагере, а человеку, понятное дело, скучно. Летнее солнце провокатор. Вон что в воздухе делается! Всё женится, волнуется, мошкара гудит, птички щебечут, в ожившем небе носятся стрижи, весело, пронзительно свистят. Жизнь кипит, не до сна!