Известный Алексеев. Т. 6. Избранные стихотворения

своей подружке Лесбии

собрался было

подарить сережки,

да денежки с приятелями пропил.

И подарил он Лесбии

бессмертье.

Бабенка эта

до сих пор жива.

Она все злится на беспутного Катулла —

ведь обещал же

подарить сережки!

«Когда я прохожу мимо них…»

Когда я прохожу мимо них

белой ночью,

они смотрят на меня

и молчат.

Что означает

молчание зданий,

выстроившихся в ряд

вдоль бесконечных пустынных улиц

и глядящих на меня

не мигая

тысячами окон?

Или они просто спят

с открытыми глазами?

Погребение поэта

Был ли кто при погребении поэта, кроме одного полицейского чиновника, сведений не имеется.

Из воспоминаний И. И. Васильева о А. С. Пушкине

Был ли кто при погребении,

кроме одного полицейского чиновника

с распухшей от флюса щекой?

    Он прятал щеку

    в стоячий воротник.

Был ли кто,

кроме этого чиновника

и какой-то приблудной дворняжки

с отвислыми ушами?

    Она вертелась

    под ногами у могильщиков.

Был ли кто,

кроме чиновника,

этой дворняжки

и голых весенних деревьев?

    Они стояли поодаль,

    печально опустив головы.

Был ли кто при погребении поэта,

кроме полицейского чиновника

с его дурацким флюсом,

паршивой вислоухой дворняжки,

скорбных деревьев

и низких серых туч?

    Они были недвижимы

    и глядели сверху

    в разверстую могилу.

Был ли кто еще?

Кажется,

никого больше не было.

Через час появилось солнце,

пробившись сквозь тучи.

    Оно опоздало.

Вилла Цицерона

Цицерон, например, владел семью виллами, одна из которых найдена в окрестностях Помпеи.

Из книг

Уступи мне, Цицерон,

одну свою виллу —

    у тебя их вон сколько!

Подари мне, Цицерон,

хоть небольшую старенькую виллу —

    хочется пожить на лоне природы.

Да отдай ты мне, Цицерон,

эту ветхую заброшенную виллу

у подножия Везувия —

    она же тебе ни к чему!

Отдаешь?

Вот спасибо!

А я думал,

что ты жадина.

Целый месяц

я блаженствовал

на роскошной,

    беломраморной,

    многоколонной,

    украшенной фресками,

    уставленной статуями,

    увитой розами

сказочной вилле,

пока Везувий не проснулся.

Целый день

я любовался его извержением,

пока не погиб.

Целую вечность

я пролежал

под толщей камней и пепла,

пока мой прах не откопали.

Будь здоров, Цицерон,

подаривший мне виллу в Кампанье!

    Да хранят тебя боги!

Ее счастье

Сидит,

сложив руки на коленках.

Чего-то ждет.

Пальцы тонкие,

    хрупкие,

    нежные.

Ногти длинные,

    острые,

    красные.

Коленки круглые,

    гладкие,

    белые.

Чего она ждет-то?

Ясное дело – счастья.

Оно уже идет к ней,

оно уже подходит,

оно уже на пороге,

оно уже пришло.

Тут она вскрикивает,

    вскакивает

    и бросается наутек —

испугалась, бедняжка,

своего счастья.

Счастье пускается за ней

вдогонку.

    Смех, да и только!

Счастье несется за ней

большими прыжками.

    Страх, да и только!

Счастье настигнет ее,

беглянку.

    Нет ей спасенья!

Кто же это

может

спастись от счастья?

    Глупость какая!

Дурная привычка

Долго я ковырял свою душу,

искал в ней изюмину.

    Да так и не нашел.

Пришел приятель и говорит:

– Ты что, не видишь?

Вся душа у тебя расковырена! —

    Я покраснел

    и застегнулся на все пуговицы.

– Ты что, рехнулся?—

сказал приятель. —

Как же ты будешь жить-то

с расковыренной в кровь душой?—

    Я побледнел

    и стал барабанить пальцами

    по столу.

– Зачем ты душу-то ковыряешь?—

спросил приятель. —

Делать тебе, что ли, нечего?—

    Я потупился и говорю:

– Дурная привычка!

Жестокость гор

В предгорьях Копет-Дага и Памира

я жил когда-то.

И, помнится,

клубились облака

над горными вершинами

порою.

Когда же небо

было чистым и прозрачным,

врезались в синеву

зубчатые вершины,

и синева пред ними

в страхе трепетала.

И, помнится,

я синеве сочувствовал

и, помнится,

пытался ей помочь,

а синева была за это

благодарна.

Жестокость гор

в те годы для меня

была непостижимой,

но и после

она осталась для меня

загадкой.

«Какие мы, однако, смешные!..»

Какие мы, однако, смешные!

У каждого есть тело —

    бестелесных вроде бы нет,

у каждого есть душа —

    хоть маленькая, да имеется,

у каждого в груди что-то стучит —

    представьте себе, у каждого! —

и каждому хочется неземного счастья —

    ей-богу, каждому!

Но каждому чего-то не хватает.

Кому – благоразумия,

кому – безрассудства,

кому – крыльев за плечами,

а кому – и волос на темени.

Какие мы, однако, несовершенные!

Отчего же не обретаем мы совершенство?

Чего мы тянем?

У каждого на то свои причины,

    свои отговорки,

    свой резон.

Пессимисты полагают,

что совершенство недостижимо.

Так да здравствует же

оптимизм!

Странная жизнь

Вижу —

стоит в отдалении

какая-то женщина.

Кажется,

    это она!

Да, конечно,

    это она!

Несомненно,

    это она —

моя единственная,

моя несравненная,

возлюбленная моя

жизнь!

Подбегаю

и хватаю ее за руку.

– Чего стоишь, – говорю, —

пошли домой!

Странная жизнь у меня:

отойдет в сторонку

и стоит —

ждет, когда я о ней вспомню,

    когда спохвачусь,

    когда брошусь ее искать.

Но далеко не уходит

до поры до времени.

Каждое утро

Каждое утро,

когда я открываю глаза,

я вижу окно

и в окне – небо.

Каждое утро

оно напоминает мне о том,

что я не птица.

«Посмотришь, прищурясь, вдаль…»