К двадцатипятилетию первого съезда партии

Третье уже письмо посылаю тебѣ, мама! Не знаю, милая моя, дорогая, получила ли ты ихъ! Вчера только видѣлъ Лиду и отъ нея узналъ, что ты у дяди, поэтому 1-е письмо я послал въ Ромны на твое имя, а 2-е на (неразборчиво) Вѣрѣ Павловнѣ для тебя! Буду писать такъ, какъ если бы это письмо было ее. Арестованъ я еще 29 сентября въ Ростовѣ. Меня перевели сюда въ Харьковъ, а Галька осталась въ Ростовѣ. Ничего тебѣ не могу сказать за что и проч.—

[331]

объ этомъ писать нельзя! Эхъ, милая мама, тяжело уже больно, когда про тебя вспомню! А что касается самой кутузки, такъ вѣдь я настолько не избалованъ жизнью, что мнѣ она совсѣмъ не страшна. Вся тяжесть ея сводится у меня къ лишенiю свободы — это для меня въ особенности чувствительно — я вѣдь, что твоя (не разборчиво) ею пользовался! Ну, а что касается физическихъ и матерiальныхъ удобствъ — такъ я не пользовался лучшими и живя на свободѣ. Комната моя въ Арестантскихъ Ротахъ — ты, вероятно, видѣла это зданiе, когда была у насъ въ Харьковѣ. Зданiе стоитъ на верху холодной горы, да я на самомъ 3-м этажѣ обитаю. Въ окно видѣнъ весь Харьковъ, какъ на ладони. Бываетъ такое освѣщенiе города иногда, что у меня передъ глазами является чудная панорама. Обыкновенно же городъ покрыть туманомъ! Комната громадная, сухая, свѣтлая, теплая, что твой дворецъ. Одинъ недостатокъ — клопы. Ты только вообрази, что твой Юва испугался и тогда можешь составить себѣ понятiе о количествѣ ихъ. Кормятъ хорошо по всѣмъ статьям. Обѣдъ приготовленъ такъ иногда, что напоминаетъ мнѣ мою маму! Иногда только появится какая нибудь панская выдумка, которую я не могу переваривать, а то вообще хорошо! Видѣлъ Лиду, она тебѣ, вѣроятно, тоже писала обо мнѣ. Вотъ тебѣ все пока. Прибавлю развѣ, что читаю, пищу дневникъ, словомъ, нахожу многоразличныя занятая, чтобы убить время. Заняться чѣмъ нибудь серьезнымъ пока не удалось, хотя надѣюсь и на это! Ну, да довольно обо мнѣ. Вотъ положенiе Гальки плоховато. Она, бѣдная, больно ужъ поддалась. Сначала, пока я былъ въ Ростовѣ — она не унывала. Ну, а когда меня перевели, она совсѣмъ упала духомъ. Пиши, моя милая мама, не такъ мнѣ, какъ ей. Хоть это ее будетъ разшевеливать. Попроси Вѣру о томъ же. Адресъ ея таков: Ростов-на-Дону (неразборчиво).

Политическое (неразборчиво). Съ своей стороны я, конечно, не зѣваю и пишу, но вѣдь (неразбор.) время идетъ такъ, что въ суткахъ 48 часовъ, а мое письмо, самое длинное прочесть въ ½ часа можно. Ну, а какъ же вы поживаете? Как чувствуешь себя ты, мама? Эхъ, дорогая. Вѣдь знаю я все это! Да что же ты подѣлаешь! Пиши, мама милая! Пиши обо всемъ, что зъ батькомъ, зъ дядей, что Вѣра, Вада, карапузы наши? Знаешь, мама, я иногда думаю, что

[333]

кутузка повлiяетъ чрезвычайно благотворно на меня. Вѣдь я жилъ, жилъ, жилъ. Впечатлѣнiй цѣлая куча каждый день, подсчитать ихъ, привести въ систему не приходилось. Ну, а теперь ужъ подсчитаю — добро времени сколько хочешь. А то вѣдь не хватало и письма написать. Все (неразб.) все торопился куда-то. А теперь любопытныя местечки попадаются иногда у меня въ дневникѣ на этотъ счетъ. Бестолковое письмо тебѣ написалъ — чувствую, а потому что не то въ головѣ — ужъ извини, моя дорогая! Думаешь про тебя, тутъ бы дѣйствовать нужно и руками и умомъ, а я про фантазiи да про дневники рѣчь повелъ. Прощай, голубка моя! Твой Юва. Поцѣлуй дитвору и всѣхъ и батька! Написалъ бы ему, но что?!

№ 2.

Коли хочешь, я могу подробно описать свое житье-битье. Теперь не пишу потому, что теб;ѣ и такъ жутко, а, то что я написалъ бы,—не весе* лое — ведь какъ ни на есть кутузка!

12 ноября 1889 года.

Прiуныла вѣрно, совсѣмъ, моя мама дорогая. Да я, оселъ этакiй, еще написалъ тебѣ письмо такое, что и безъ бѣды испугаешься. Не унывай, моя милая, не такъ страшенъ чортъ, якъ его малюютъ. Положенiе наше, то-есть собственно твое не такъ безнадежно, какъ съ перваго раза показывается. Разсуждай сама. Очень вѣдь возможно, что меня (неразборчиво), ну и тогда представилась бы такая же картина, какъ и теперь, то-есть ты не пользовалась бы моими личными силами. Теперь наше положеше вотъ каково. Ежели меня или Галю выпустятъ до Рождества — деньги мы достанемъ — ну вотъ и дѣло въ шляпѣ. Такъ ли, иначе ли раньше Рождества предпринять намъ ничего не удалось бы, потому что деньги выручить нельзя раньше. Ну, а теперь разсуждай и такъ, серденько, что насъ, то-есть ни меня, ни Гали не выпустятъ. — Опять же таки деньги достанемъ и тогда только Лидѣ придется подтянуться. Живется ей теперь трудно единственно лишь потому, что запуталась она. Разъ деньги

[333]