К истокам кровавой реки (СИ)

Только горожане медлили, не торопясь начинать казнь. Из толпы вырвался какой-то оборванец, пнул разок низверженного иренарха, огляделся и, не найдя поддержки, нырнул обратно в толпу. Кто-то нагнулся за камнем, но его руку неожиданно перехватил сосед. Люди стояли молча, на их лицах не читалось особого сочувствия к низверженному правителю, и все же расправа запаздывала.

— Вы милосердны, братья, — Севин говорил спокойно, так, что в его голосе не чувствовалась досада на этих медлительных недотеп. — Что же, это правильно, что вы не вспоминаете о домах, сгоревших по его дурости, о ваших близких, погибших по его самонадеянности… Не думаете о том, что сам он умирать не собирался, у него-то было надежное убежище, где он мог бы укрыться при нападении наших врагов, да и сейчас он хотел бежать от правосудия!

Севин смолк, переводя дыхание. Вот сейчас полетят камни, толпа раззадорится и…

Камни не летели. Горожане угрюмо молчали. Первосвященник смотрел на них, чувствуя, как виски закололо от прилива крови. Давно прошло то время, когда он мог позволить себе быть смешным.

— Ваше милосердие безгранично! — воскликнул он с ненатуральным пафосом, но тут же сорвался на настоящую ярость: — Почему же вы медлите? Почему?

Толпа немного отступила назад. Никто не ответил Севину и за камни тоже не схватился никто. Только Збигнев скорчился на земле, понимая, что бездействие людей не означает помилования.

Севин вдруг быстро прошел к толпе, за ним последовали охранники, держась чуть поодаль. Первосвященник шагал вдоль стоящих впереди людей, кто-то отводил глаза, кто-то, наоборот, смотрел мрачно и с вызовом, но наброситься на иренарха опять-таки никто не подхватился.

— Кривой Вага! — Севин вытянул руку, его палец уперся в грудь немолодого лысеющего человека с резкими чертами лица и повязкой на левом глазу. — Ты! Ты вечно затевал свары на Теплых прудах! Я-то помню! Я помню, ты первый кинулся избивать победо… самозванца тогда, шестнадцать лет назад! Его еще с площади не выволокли! Что же ты теперь из себя корчишь? Что вы все из себя корчите?

Вага отшатнулся назад. Люди вокруг не расступились, и он, приободрившись от этой поддержки, проворчал:

— То после суда. А здесь суда не было.

— Мы тогда тоже не вынесли приговор, — яростно прошипел Севин. Вага, совсем осмелев, ответил:

— То человек был, и смерть принял достойно. А в этого и кидать противно.

Люди согласно зашумели. Севин остановился, чувствуя, что из умывшего руки судьи сам становится подсудимым. В обращенных к нему глазах уже не было страха, только мрачная решимость. Он отступил назад, под защиту вооруженных охранников. Боль от висков растекалась ко лбу и затылку, готовясь обручем охватить голову.

— В темницу этого, — негромко скомандовал Севин, указывая на иренарха, и добавил еще тише: — Оставьте ему пояс, если не дурак, поймет, если дурак, поможете.

 

Мэсси остановился, споткнувшись и чуть не полетев наземь. Авий будто и не удивился, проворчал синеватыми раздраженными оттенками, среди которых все же мелькали и теплые цвета:

— Вырасти вырос, а все такой же дурень.

— Вы знали? — спросил Мэсси. Септит чуть подтолкнул его сзади:

— Ты спрашивал, где я живу. Не дома, у друзей. Здесь рядом.

— Пойдем, — велел Авий. — Время есть, и есть о чем поговорить.

 

Малыш уже неплохо ползал, одного его оставлять было чревато. Хонорат разорвала плащ и сшила из него перевязь, позволявшую носить ребенка с собой и даже выполнять кое-какие несложные работы, пока сын дремал, прижавшись к теплому материнскому боку, или крутил головой, разглядывая мир вокруг. А после полуночи у малыша резался второй зуб, его бросало в жар, и Хонорат несколько часов подряд то ходила по хижине взад и вперед, укачивая вопящего ребенка, то обтирала снегом горящее тельце. Только перед рассветом малыш задремал, но Хонорат толком не могла уснуть, постоянно подскакивала, ей казалось, что у ребенка снова жар и рвота. Утром она сама проснулась совершенно больной, не осталось даже сил радоваться, что треклятый зуб наконец-то вылез. Малыша не смущали мокрые пеленки, он улыбался, демонстрируя два беленьких резца. Как нормальный ребенок.

Такое выражение здесь было в ходу. Выворотни отставали в развитии от обычных детей, позже начинали ползать, ходить и говорить. Многие женщины относились к этому равнодушно и ухаживали за своими отпрысками постольку-поскольку. Но были и матери, привязывавшиеся к детям по-настоящему, такие без конца искали подтверждения, что их чада не хуже других. Хонорат сияла, когда самая старая женщина в общине, седая и беззубая (конечно, рожать она уже не могла, но рабочие руки шернам требовались, и бабку оставили в живых), глядя на малыша, шамкала неразборчиво:

— Голову держит? Это хорошо, так и от отцов рожденные через день начинают… Переворачивается? Сколько ему, пятый день? Ну, шустрый, глядишь, и пойдет он у тебя вовремя…