К истокам кровавой реки (СИ)

Данияр, хоть и приходил к зданию суда заблаговременно, всякий раз заставал там приличных размеров толпу. Такое впечатление было, что эти люди оттуда и не уходили.Поэтому все дни, пока шел суд, Данияр стоял, будто в карауле. Возможностью купить сидячее место он не пользовался. Хотя, наверное, никому не было дела, стоит ли он или сидит с относительным комфортом, он оставался на ногах. В голову при этом закрадывалась какие-то безумные мечты, что так он облегчит ее участь, возьмёт на себя часть предначертанных ей испытаний. А подсудимая сидела скамье за стойкой спокойная, отрешенная, по сторонам не смотрела и вряд ли его видела. Тем более, что и публика, стоявшая тесно, как зерна в подсолнухе, его ни разу не подпустила. Все хотели разглядеть прославленную певицу в ее новом печальном положении. Внешним видом Азы особенно интересовались дамы, втайне надеясь, что она подурнела в тюрьме.

Она не подурнела. Во всяком случае, так казалось Данияру. Но образ непобедимо прекрасной небожительницы, шагающей по сцене, как по облакам, и живущей в собственном блистающем мире, недоступном обычным людям, потускнел и померк. Прическа, например, у нее была другая, какая-то нелепая, прилизанная, и совершенно ей не к лицу. Та же самая ситуация приключилась и с одеждой. Данияр, как все влюбленные, был уверен, что предмет его воздыханий не может испортить никакой скверный наряд… оказалось - может. Что-то неуловимо вульгарное было в костюме подсудимой, сама Аза никогда бы такое не выбрала и не надела.

После вступительной речи прокурора Данияр начал догадываться. Те, кто режиссировал этот суд, избавлялись от образа бунтарки, посмевшей бросить вызов правительству. Государственный обвинитель не жалея красок, расписывал немного смешную, стареющую женщину, зарвавшуюся в собственной вседозволенности и потому убившую человека, поистине великого человека, который не покусился на ее увядшие прелести. Прокурор явно долго готовил речь и готовился блеснуть эрудицией. Он гневно вопрошал, не надоело ли почтеннейшей публике, простым гражданам, этим атлантам, на чьих плечах лежит вся тяжесть мира (простые граждане зевали или пожимали плечами - кто такие атланты знали далеко не все), та вот, неужели у них не вызывает возмущение и благородное негодование актриса, считающая, что ей позволено все? Перед законом равны все! И потому на этом процессе нужно вынести решение строгое, но справедливое! Прошли времена, когда привилегированный дворянин мог распевать: “Если я случайно раздавлю мужлана, то заплачу за ущерб сколько надо” (публика снова начинала зевать), ныне и последний бедняк имеет право на торжество правосудия…

В зале переглядывались с немым вопросом: “Это он к чему?” И прокурор спохватился, стал перечислять заслуги покойного - да, покойного, увы! А все эта женщина, эта Мессалина, эта Лукреция, эта…

Увы, публика не знала, кто такая Лукреция Борджиа, а про Мессалину соглашались, что мешанина и впрямь вышла изрядная, нельзя ли быстрее к делу? Интересно же знать, за что эта красотка могла мужчину зарезать.

Прокурор то ли почувствовал настроение зала, то ли и впрямь вступительная часть речи подошла к концу, он перешёл непосредственно к драме, описывая пожилого музыканта, удалившегося от светской жизни, и доживающего свои преклонные годы где-то в глуши.

- А говорят, он выглядел лет на двадцать, вот что он использовал, хотелось бы знать! - раздался откуда-то из глубины зала пронзительный женский голос. Народ начал оглядываться и пересматриваться, судья позвонил в колокольчик, нарушительницу вывели. Прокурор с оскорбленным видом откашлялся и выпил стакан воды.

В заключительной части речи он с надрывом сообщил, что коварная злодейка, ныне находящаяся там, где ей самое место, денно и нощно мечтала уловить в свои сети несчастного музыканта, а тот по природной скромности и чистоте, разумеется, уклонялся от ее опасных объятий, не желая, чтобы его добавили к списку побед… Уязвленное самолюбие этой тигрицы все больше распалялось, и вот, выждав время, подгадав момент, когда начались все эти печально известные события, когда пелена ночи пала на город, когда из-за беспорядков нельзя было вызвать ни врача, ни полицию, эта злодейка, подобно новой Клеопатре, взяла кинжал и поразила… Прокурор смолк и показал рукой, что голос изменил ему, настолько чудовищно и ужасно совершенное преступление. Кровь погибшего вопиет к небу, господа. Мы не люди будем, если не накажем, не отплатим, не потребуем…