К истории русского футуризма. Воспоминания и документы

Может быть, цифра 22 у Чехова случайна? А как же тогда вообще в литературе?! Я недавно читал “Обрыв” и там, когда Райский приехал в свое имение и пошел в мезонин, он увидел Веру, уже взрослую: она стояла у окна, на вид ей было 22–23 года. Зачем такая точность? Потому что она одной ногой коснулась обрыва; ей уже 22 и она скользит. У К<нута> Гамсуна рассказ “Голос жизни” (или “Зов жизни”). Героиня принимает своего любовника после первой встречи с ним на улице, вечером, у себя в спальне, тогда как в другой комнате лежит еще не похороненный труп ее старого мужа. Было ей 22 года. Отсюда ее драматический поступок.

Если кто найдет эти мои замечания кабалистическими или даже мистическими, то я откажусь от такого толкования. Но пусть они не пугаются этого, нет. И пусть примут их хотя бы мнемонически.

Примерно в 1922-23 гг. я часто бывал в Водопьяном переулке у Маяковского и Бриков. Когда бывали гости, Маяковский просил: “Ну-ка прочтите что-нибудь”, – потому что у меня были, так сказать, веселые стихи, основанные на неологизмах, простых, понятных, доступных, и я назвал их “Рефлекс слова”. Вы знаете, что если есть красная лампа и какой-нибудь предмет, то рефлекс будет на этом предмете тоже красный. Так и здесь, одно слово может рефлексировать на другое, если это слово идет через всю вещь и является центральным. Я тогда читал главным образом стихи “Весна с угощением”, “Зима” – это самое пронзительно крикливое. Я его читал в Политехническом на чистке поэтов, и был единственным, кто прошел чистку и Маяковского, и всей публики⁴⁹. Были случаи: публика одобряла, но не одобрял Маяковский, и наоборот. Меня же все приняли.

Об опере “Победа над солнцем”

Громадный успех футуризма, собиравшего (в 1913 г<оду>) в течение с лишком сорока лекций, докладов и диспутов – массу публики в Петербурге, соблазнил тамошний “Союз молодежи” (главным образом состоял из живописцев) и его мецената и председателя – известного Левкия Жевержеева, устроить “первые в мире” постановки двух пьес будетлян – трагедии “В<ладимир> М<аяковск>ий” и оперы “Победа над солнцем” (текст А<лексея> Круч<еных>, муз<ыка> Мих < аила > Матюшина, декорации и костюмы знаменитого автора квадр<ата>, как его теперь называют критики – Казим<ира> Малевича). Средств на постановку двух пьес сразу (в декабре 1913) у “Союза молод < ежи >” не хватило, и пришлось в качестве актеров набирать студентов, любителей, и только две главных партии в опере были исполнены хорошими опытными певцами – они просили в программе их имен не упоминать. Рояль, заменявший оркестр, старый, отвратительного тона, был доставлен лишь в день спектакля.

А что делалось с К. Малевичем, которому не дали из экономии возможности писать в задуманных размерах и красках… если прибавить, что художнику приходилось писать декорации под самое пошлое глумление и смех разных молодцов из оперетки (которые играли раньше в этом театре, а позднее там играла Комиссаржевская со своей наспех сколоченной труппой), то удивляешься энергии художника, написавшего 12 больших декораций за 4 дня (так вспоминает Мих<аил> Матюшин)¹.

К трагедии “В<ладимир> М<аяковск>ий” писали двое: Павел Филонов (работал, не вставая, двое суток) и Иосиф Школьник, пытавшийся поработать так же (но после первых суток уснул на декорации и чуть не наделал пожара!).

Тот же Матюшин вспоминает с большой благодарностью о студентах-актерах, которые выполнили свою задачу хорошо, притом указывает, что общих репетиций для оперы, считая и генеральную, было только две!² Все это при полном несочувствии лиц, дававших денежную и материальную помощь “Союзу молодежи”, – не считая, конечно, Жевержеева, председателя³.

Я не могу забыть такого случая: на генеральной репетиции оперы, уже в костюмах (они состояли из прочного проволочи < ого > каркаса и крепкого картона, к<ото>рый живописал К. Малевич) – это спасло актера. А случай (явно злонамеренный) был такой: по ходу пьесы один актер стреляет в др<угого> из ружья, полагается – холостой выстрел, но враги наши, бывшие в дирекции театра, вложили в ружье крепкий пыж, и только благодаря тому, что костюм был сделан из толстого прочного картона и проволочного каркаса, – актер отделался небольшим ушибом. Тут же кстати сообщу, что тот же враждебный директор, когда после премьеры публика усиленно вызывала “автора”, закричал из ложи: “Его увезли в сумасшедший дом!” Преодолеть все эти провокации уже было победой над врагами нового искусства⁴.

Напр<имер>, преславный Гр. Петров (был такой священник – не он ли?) или Марк Криницкий называли новое искусство (все без изъятия) хулиганством…

– Пощечиной по собственной физиономии прозвучала книжка молодых эксцентриков – двух Бурлюков, Х<лебник>ова и др., озаглавленная “Пощ<ечина> общ< ветвенному > вкусу”. — Этот и др. часто появляется в критике и теперь, заменяя собой Маяковского!