К островам Индийского океана

Алексеев пока еще виден, приютился на корме, из оранжевого жилета торчит голова в коричневой кепчонке… даже не оглянулся на прощание, впрочем, может быть, ему мешает пробковый ошейник. На палубе слишком жарко для дальнейших наблюдений, ухожу обратно в каюту, где кондиционер ровным гудением одобряет мое благоразумие.

После палубы каюта кажется темной, глаза с трудом приспосабливаются к перемене света.

В тропиках белое становится еще белей, излучая свет, синева же насыщена до предела — декоративность возведена природой в принцип. Просматриваю вчерашние этюды «Встреча кораблей». Мотив поэтичный, красивый сам по себе — две белоснежные птицы на лазурном атласе моря. Подобные работы нельзя программировать, они создаются лишь впечатлением и чувством.

Невольно вспоминаются колористическая гамма и яркий свет, пронизывающий полотна импрессионистов. Их пейзажи, портреты или жанровые сцены объединены волшебным умением передать на холсте момент, острое впечатление от увиденного. «То, что я пишу, — мгновение…» Слова эти принадлежат художнику Клоду Моне, главе импрессионистов. «Восход солнца. Впечатление» — называлась выставленная им в 1874 году в Париже картина. Ухватившись за слово «впечатление» (impression), группу молодых художников, противопоставивших себя официальному искусству, критики нарекли импрессионистами.

«Курчатов» в дрейфе. На баке испытывают аппаратуру, проверяют тросы на лебедках: судно вышло к месту работ. Клара Войтова сообщает, что над нами образовался антициклон, температура воздуха — плюс двадцать девять.

Но где шлюпка? Океан пустынен как за правым, так и за левым бортом. Всматриваюсь до рези в глазах. Кручу окуляры бинокля, и в мерном колыхании вспухающих гребней возникает нечто крохотное, как обломок спички. Черточка периодически ныряет в ложбины волн. Постепенно спичка превращается в крошечную белую скорлупку с красной точкой флажка на корме. Но что творится со шлюпкой? Светлый островок показывается на секунду, чтобы вновь исчезнуть в синей яме, будто и не было вовсе.

По прошествии нары часов робко звякает дверь, и в каюте появляется с ног до головы мокрый Алексеев, так и не снявший пробковый жилет: сроднился с ним за это время или нет сил стащить. Муж мой молчит, молчу и я. На пол с его одеяний уже натекла порядочная лужа. Наконец слабым голосом он произносит: «Пить».

Напоив, отправляю его в душ, после чего обмен впечатлениями состояться не может: примкнувший к группе биоакустики художник валится на койку и засыпает средь бела дня.

Впрочем, проснувшись, он утверждает, что все происходило совсем не так. Что ж, никто не отнимает у него права рассказать самому…

Алексеев

О выходе шлюпки в открытый океан, подальше от корабельных шумов, Белькович предупредил меня накануне; я сам просил его взять меня с собой. Целые сутки держал язык за зубами — иначе Плахова не пустит, однако не мог предусмотреть, что он будет столь любезен и сам явится в каюту. Разговор его с Плаховой не слышал, но полагаю, что он происходил примерно так.

— А где Борис Владимирович? Ведь он изъявил желание идти с нами, посадка уже объявлена.

На что Мария Леонидовна отвечает так, как должна была ответить:

— Посадка? Понятия не имею, первый раз слышу. А зачем вы его берете? У него давление повышено, и вообще… Никуда он не пойдет.

После чего устремляется на корму, где, по ее предположениям, можно меня обнаружить. Я же бегу к штормтрапу с противоположной стороны.

Поэтому Белькович встречает меня у лацпорта как потерянный, но нашедшийся предмет. Хорошо, что я заранее успел сменить шорты на брюки и натянуть брезентовую штормовку — иначе сгоришь. Приготовил этюдник, которому не суждено будет открыться, взял фотоаппарат, блокнот. При мне и уродливый спасательный жилет со множеством тесемок. Вахтенный строго оглядывает мою экипировку, придраться не к чему, я ныряю в люк к заветной лесенке-веревке и спрыгиваю в шлюп.

Там уже сидят четыре матроса из команды и трое ученых из отряда Бельковича, погружены приборы для записи «голосов океана». Солнце палит, будто предупреждает, что дальше будет еще хуже. Смотрю украдкой: навесной тент, который иногда растягивают над шлюпом, скручен, лежит тугим свертком на дне. Итак, надежда на тень над головой утеряна. Но молчу. А то еще высадят.

Моторист Евгений, наш соратник по выпуску стенгазет, что-то сосредоточенно подкручивает в моторе, дергает, тянет, после чего в оглушительном шуме выхлопов отходим от «Курчатова».

Океан играет со шлюпом, как щенок со старой калошей: подбросит вверх и ловит на прозрачный гребень. Горизонт изломан острыми зазубринами. Впрочем, рассматривать мир нет возможности — взлетаем и падаем; тягуче, влажно хлюпает вода.