К островам Индийского океана

Чего проще — луна на небосводе. Но какой емкий мир в этом, казалось бы, банальном сюжете. Какие тайные пружины должны вступить в действие, чтобы «магия видения» приоткрыла завесу над главным, превратив «мотив» в событие? В каждом пейзаже сосуществуют рядом второстепенное и главное, в этом ночном пейзаже суть заключена в тайне: ничья, кажется, нога не попирала смутно белеющую полоску песка, никто не раздвигал сплетенные ветви кустарников.

В основах медицинских доктрин позднего средневековья лежало убеждение о связи человека с Вселенной, о влиянии Зодиака, планет и Луны на человеческий организм. Специальные законы предписывали обращение врача к таблицам движения Луны и планет по Зодиаку. «Чтобы отныне ни один цирюльник не смел пускать кровь никакому человеку… иначе как при доброй луне», — писано в законе, изданном в 1400 году в Каракасоне.

Сегодня добрая луна. Каждый трепет лунного блика не случаен. Позванивают кристаллики звезд, просятся на чистую поверхность холста, все кажется исполненным символики и значения. Все, что живет, растет, дышит, находится в неразрывной взаимосвязи, и человек неотделим от этого единства. «Мир велик, потому что не отбрасывает ни единой песчинки». Для художника не может быть большего счастья, нежели показать красоту мира.

Работаю на большом, метр на метр, подрамнике. Работа моя удалась, говоря словами великого Шекспира,

В делах людей прилив есть и отлив.
С приливом достигаем мы успеха.

За спиной шаги, оживленный говорок: после дружеской встречи покидают корабль гости, шествуют из конференц-зала по палубе. И вдруг тишина — группа остановилась: наверное, этюдник на борту научного корабля и холст с украденной луной Альдабры — зрелище неожиданное. Слышу шепоток одобрения, удивленные восклицания, но я пишу себе и пишу, никак не реагируя на их появление, хотя к тому и обязывает вежливость. Как-никак, а они не пустили наших ученых на Альдабру!

Луна уже далеко переместилась по небосклону, изменилось освещение, да и корабль развернуло на якоре. И прежде чем собрать свое хозяйство, присаживаюсь отдохнуть на теплые, туго свернутые кольца канатов.

Ночь в океане и ночь в песках — зрелище, не имеющее себе равных. С той лишь разницей, что океан — зеркально чуткое отражение неба, всегда живое, расчерченное дорожками от каждой крупной звезды; в пустыне же, погрузив все остальное во тьму, безраздельно властвуют небеса.

На экваторе, возле сонного атолла, вспоминаю другую ночь — пережитую в Каракумах.

…Темнота застает нас далеко от Ашхабада, в северо-восточных Каракумах, откуда двумя машинами возвращаемся со станции Пустынь Туркменской Академии наук.

Дороги, как таковой, нет, лишь наезженная неширокая колея. Водитель спешит: молодой парень, сам первый раз в пустыне, боится отстать, потерять из виду головную машину, буксуем, ретиво взбираясь на барханы, сползаем, зарываясь в песок. На густо-синем небесном полотне, с левой его стороны, слабо брезжит зловещий багровый свет.

Барханы прижались к земле, слились в сплошную массу. Темнота все плотнее. Давящая. Осязаемая. Говорят, пустыня всегда манит и уходит от путника, ночью это ощущение еще сильнее. Тихо ползет машина, светом фар, как слепец, ощупывая дорогу. А она и вовсе исчезла, растворилась под колесами, узкие лучи фар бьют поверху, едва обозначая колею. Но какую? Колеи раздваиваются, перекрещиваются и расходятся в стороны, чтобы больше не встретиться никогда. Вырванные щупальцами света, тянутся сухие, искривленные пальцы саксаула.

— Если техника подведет, недалеко до трагедии, — говорит наш спутник, сотрудник Института пустынь. — Пустыня, она не шутит.

И вдруг что-то неуловимо, тревожно изменилось: пропали из виду рубиновые огоньки задних фонарей нашего «поводыря» — головной машины, единственного ориентира в хаосе песков. Водитель нервничает, увеличивает скорость, затем останавливается вовсе. Стоим с выключенным двигателем, прислушиваемся к тишине, может быть, услышим шум мотора? Но машины как не бывало.

Потрескивают, остывая, песчинки. Странное чувство потерянности охватывает в песках. Безмолвие и неподвижность таят угрозу, напоминая о засаде, когда охотник ждет удобного момента, чтобы прикончить зверя. Под ногами смутно белеет горка отполированных солнцем и ветром верблюжьих костей. С левой стороны небосвода творится непонятное: багровое сияние ширится, из-за горбатых гряд блестящим малиновым осколком выскальзывает краешек лунного диска. Анилиново-красная луна с заметными пятнами и вмятинами катится, набирая высоту, постепенно теряя огненный цвет.

Ласковая, кроткая красота тропической ночи Южных морей не таит угрозы, вызывая лишь восторг перед искусно поставленным природой спектаклем.

Дремлет облитый лунным светом корабль, неподвижен неусыпный страж-локатор. Океан вздыхает, нежится, лишь страдающие бессонницей облачка ощупывают светлыми краями небо.

Кистями, мастехином записан квадратный холст. Ночь над Альдаброй навсегда принадлежит мне.