К портретам русских мыслителей

На русских «национальных ногах» христианская политика начала свой путь при образовании нации. Св. Владимир Креститель, как мы помним, настолько близко принял к сердцу евангельские заповеди, что основал беспрецедентное в истории Средневековья «государство всеобщего благоденствия». Верховный глава «принял Евангелие как своего рода руководство к действию» (А.В. Карташев). Он учредил детально продуманную систему щедрой натуральной и прочей государственной помощи «сирым и убогим», больным, вдовицам и странникам, распространяющуюся по всей Руси, включая последние «деревенские захолустья». Дело дошло до отмены смертной казни («Не убий»), и только под давлением ближайшего окружения Креститель с тяжестью в сердце отменил свое распоряжение. И хотя в дальнейшем евангелизация общественного устройства не стала ведущим принципом ведения государственных дел, политика, завещанная Крестителем Руси, вопреки распространенному стереотипу очернительства династии Романовых, пунктиром, но прочерчивалась в либеральном реформаторстве правителей Дома. А чего стоит одна эпоха П. Столыпина, от которой благодаря усилиям левой пропаганды в памяти народа долго оставались болтаться одни «столыпинские галстуки», – эпоха, сулившая России прочный социально-экономический расцвет?! Чем не единомышленники были веховцы столыпинской программе – воспитать из русского крестьянина гражданина? Ее смела революционная террористическая воля. А откуда она взялась, описано в тех же «Вехах». Их идеи не одержали победы в 17-м году, потому что они опередили время, почва была не подготовлена. Но ведь то же самое произошло и в 91-м, в прекрасный момент люфта, свободы выбора… И тут веховство снова оказалось не ко двору: при всей их отваге младореформаторам, гайдаровцам, все же воспитанникам советского времени, были близки идеи Февральской революции, близок экономический материализм, веховская же идеология была слишком далека и недоступна. Появилась, правда, адекватное политическое образование (наша ХДС), а именно – ХДД, христианско-демократическое движение В. Аксючица, но дело сорвалось. Быть может, причина тут – кадровый дефицит. Веховцы были людьми высшего уровня, но таких людей большевики извели, опустошая российский генофонд. Мало найдется тех, кто при решении важных проблем мог бы пренебречь своими интересами: либо честолюбием, либо корыстолюбием. Эти факторы для Бердяева, Франка, П. Струве, М. Гершензона и всей семерки не могли заслонить или исказить решение умственных и духовных судьбоносных для России задач. Тип Турбиных был ликвидирован как класс. Вместе с генетической чисткой, ликвидацией духовной и культурной аристократии нация потеряла и чувство чести, необходимое ведущим умам, чтобы мыслить и действовать в интересах нации. Разумеется, отдельные особи высшего порядка еще найдутся на необъятных российских просторах, но требуется достаточная их численность и, главное, способность как-то консолидироваться, чтобы стать влиятельным в стране фактором.

То, что причины революции и ее долгого последействия коренятся не в субстанциальных силах (вспомним опять Гегеля) российской истории, а прежде всего в ее надстроечной части, отвечает на ставший дежурным уже вопрос: актуальны ли «Вехи»?

Да, что же, кроме них, есть вообще для России актуального?! Разве в остальном мы не разочаровались?

Кому теперь неизвестно, что появление сборника «Вехи» в 1909 году вызвало беспрецедентное общественное возбуждение и яростный отпор? За исключением немногих положительных откликов со стороны единомышленников и симпатизантов (журнал Струве «Русская мысль». «Московский еженежельник» кн. Е.Н. Трубецкого, журнал «Весы», отзыв А.Белого; газета «Новое время», отзыв В.В. Розанова, и еще несколько менее известных изданий) с разных политических флангов скандализованного общества – от ревдемократического до либерально-кадетского – в смельчаков бросали бешено каменья. «Пророческая глубина “Вех”, – писал Солженицын в 70-е годы в статье “Образованщина”, – не нашла (и авторы знали, что не найдут) сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации, не предупредила гибельных событий; вскоре и название книги, эксплуатированное другою группою авторов (“Смена вех”) узкополитических интересов и невысокого уровня, стало смешиваться, тускнеть и вовсе исчезать из памяти новых русских образованных поколений, тем более – сама книга из казенных советских библиотек». А похороны в 1921 году «Вехам» были и вправду устроены громкие – и не властью, уже вставшей на ноги и позволявшей себе без нужды о них не вспоминать, но идейными коллаборационистами, сменовеховцами: они клеймили авторов «Вех» с высоты своего «реалистического» государственничества за поражение их «нежизненного» христианского идеализма, изобличая его сразу в двух несовместимых грехах – родстве с большевизмом и недооценке его благодеяний для России.