К портретам русских мыслителей

Напоследок – некая самодельная апория, почти сказочного свойства, – в связи с мыслями о Преображении. Пророчество Исайи: «… вот Я творю новое небо и новую землю <…> Волк и ягненок будут пастись вместе, и лев, как вол, будет есть солому» (Ис. 65: 17, 25). Я бы, правда, по прихоти своего вкуса заменила волка или льва на тигра, одну из красивейших и гармоничнейших Божьих тварей (мистик У. Блейк в знаменитом своем стихотворении даже увидел в тигре что-то вроде аватара Христа). Но вот незадача: тигр – свирепый хищник, растерзает и олененка, и ягненка, коли тот попадется. Можно прочесть слова пророчества просто как аллегорию более совершенной жизни, обещанной социуму, сообществу людскому. Но именно истолкование факта взаимопоедания тварей как закона падшего мира, как ига, наложенного на него по вине человеческого грехопадения побуждает увидеть в обещанном не риторическую фигуру в гиперболическом духе восточной поэтики, а парадигму Преображения. Не должен же стереться тигр, этот шедевр Божий, с карты нового бытия! Но и не должен же он в будущем веке кровавить и терзать свою невинную жертву! «А тогда это будет уже не тигр», – заметил мне мой собеседник, услышав это рассуждение. Да нет же, тигр, преображенное существо во образе тигра. А как? Это «тайна восьмого дня».

И. Роднянская Новое ослепление: Современная доктрина политического православия [1200]

Впервом номере «Вестника РХД» за 1989 год, вышедшем на пике «перестройки» в СССР (еще в СССР!..) и сразу после празднования 1000-летия русского христианства, редактор журнала Н.А. Струве озаглавил свою вступительную камертонную заметку словами: «Между радостью и страхом». Он писал: «… до логического заключения о полной негодности идеологии, породившей систему, остается один шаг <…>. Страшит не только возврат к старому ослеплению, пожалуй, уже невозможный, сколько “бесперспективность” увиденного. Мнимовеликая держава, распространившаяся было по всему земному шару, претендовавшая в обозримом будущем на мировое первенство (догоним Америку!), вдруг отскочила, по целому ряду параметров, на тридевятое место, осознает себя внезапно третьим миром с безнадежно отсталой экономикой, с экологическими тупиками, с рекордной детской смертностью, с повсеместным моральным растлением <…>. Но именно потому, что положение почти что безнадежное, спасение <…> если придет, то неминуемо через христианство, как уже не раз бывало в истории России. Но только деятельное, цельное христианство, не гнушающееся миром, но возделывающее его <…> способно вернуть жизнь стране. <…> Расширение свободы в исповедании христианства открывает новую и, пожалуй, самую ответственную страницу в русской духовной судьбе; от того, как будет пройдено это испытание <…> зависит, быть или не быть России»[1201].

«Вестник РСХД» и затем «РХД», расширив этим переименованием свою миссию с переносом ее центра тяжести на родину, всегда понимал себя как орган деятельного христианства, общественного движения в христианской – российской православной – среде. Но надежды на реальность такого движения сбылись лишь отчасти, а к старым страхам за это время добавились новые.

«Вестник…» идейно всегда действовал в русле заветов наших религиозных философов. Одним из таких заветов можно счесть идеологему «христианской политики», идущую от Владимира Соловьева и подхваченную, с соответствующей детализацией, братьями С.Н. и Е.Н. Трубецкими и ранним Сергеем Булгаковым. На практике, возможной и приемлемой в демократической республике, какой, во всяком случае де-юре, стала в 1991 году Россия, эта идея, будь она жизнеспособна, должна была бы вылиться в создание христианско-демократической партии, предположительно получающей массовую поддержку в стране, сбросившей богоборческий морок и поворотившейся к истокам. Однако этого не произошло, хотя партийные образования с таким или схожим именем время от времени регистрируются у нас до сих пор. Как часто бывало, «проект» русских мыслителей воплотился не дома, а в послевоенной Западной Европе, которую именно сильные христианско-демократические национальные партии (в Германии, Италии, а во Франции это был голлизм), при всех их эмпирических грехах и провинностях, фактически спасли от коммунизации. Впрочем, сейчас, когда Европейский Союз принял конституцию, где умалчивается о христианских корнях европейского мира, мне нелегко представить, что должно означать слово «христианский» в наименованиях подобных партий, периодически встающих у государственного руля.