К портретам русских мыслителей

Естественно, Мартынов, предвосхищая напрашивающиеся недоумения, не может сам не задаться вопросом: «Как принципы, столь противоречащие изначальным интенциям христианства, могли зародиться в самом лоне христианской церкви?» (там же, с. 11). В смысловых границах его концепции ответ на этот вопрос, видимо, найти невозможно, и ее изъян засвидетельствован тем, что автору пришлось совершить изумивший меня, сказать по чести, прыжок в область астрологии и сомнительных мечтаний New Age’а. А именно: то, что мы живем в эру Рыб, под этим зодиакальным знаком, – «есть данность астрономическая и данность астрологическая» (М1, с. 112). И вот, временнóе перемещение (точки весеннего равноденствия) от одной к другой Рыбе, вместе составляющих это зодиакальное созвездие, можно интерпретировать как небесную предопределенность движения человеческой истории от Христа («рыба», как известно, – криптограмма имени Спасителя) к Антихристу (супротивная Рыба). Это переход от Тысячелетнего Царства Христа[1229] к царству Антихриста, когда прежде скованный Сатана выходит из бездны; соответственно, переход от Бытия как Откровения к Бытию как Истории и переход от послушания к своеволию. Под знаком второй Рыбы протекает II тысячелетие, то есть время, которое у историков принято называть Новым. – ну а III тысячелетие ожидает эра Водолея… Разумеется, такая отсылка к астрологии, пусть и подкрепленная авторитетом Иоганна Кеплера, неудобоварима, а с точки зрения ортодоксии даже нечестива (ибо ни Божий Промысл, ни человеческая воля, согласно этой точке зрения, не находятся в подчинении у маршрутов небесных тел).

Однако, если, простив автору непосильность объяснения, обратиться у него же к феноменологической фиксации того, чтó во II тысячелетии по Р. Х. все-таки в Европе произошло, нельзя не признать меткости за его описанием. Оперируя формулами Хайдеггера: освобождение от старой «достоверности спасения» для «новой достоверности», в которой человек «сам может обеспечить себя назначением и задачей», – Мартынов схематически демонстрирует этапы этого освободительно-опустошительного процесса. «…“Новая достоверность” начинается как комментарий к “старой достоверности”, продолжается как полемика со “старой достоверностью” и как критика ее, а кончается как полное отвержение и отрицание этой “старой достоверности”» (М1, с. 116). В сущности, в этих словах описан поэтапный уход Церкви и христианства в целом из истории и из культуры (снова вспомним П. Сорокина: еще есть христианские художники, но нет христианского искусства). Логически с этим не поспоришь. Но стоит мысленно вообразить все культурно-творческое величие этих «комментариев» и этой «критики», как закрадывается сомнение: не есть ли уход с культурной авансцены никогда не навязывающего себя насильно Бога – сокровенная форма его вдохновляющего присутствия? (До той поры, конечно, пока «полемика» и «критика» не переходят в «полное отвержение» и, значит, в бесплодие.) Правда, у автора «Конца времени композиторов» на сей неоспоримый пир творчества есть свой ответ: дескать, утрату «достоверности спасения» можно сравнить с распадом атомного ядра, в результате чего высвобождается огромное количество энергии. Но для христианской оценки не существует нейтральных энергий (в духе модного понятия «энергетика» с едва ли не оккультными обертонами), и если не счесть тысячелетний период европейской культуры питаемым непосредственно «из преисподней», придется признать присутствие в нем энергий, даруемых свыше.