"К предательству таинственная страсть..."

Переведу дух и прерву поток страстного поэтического реквиема, и прошу читателя поверить мне, что с такой искренностью и страстью в те траурные дни нечто подобное не сумел изваять ни один из стихотворцев, обслуживав­ших официальную идеологию сталинской эпохи, — ни Сергей Михалков, ни Николай Грибачёв, ни Анатолий Сафронов, ни даже Константин Симонов с Александром Твардовским.Разве что из-под пера Михаила Исаковского вышло нечто живое, челове­ческое, родственное русскому народному плачу: “Мы так Вам верили, това­рищ Сталин, // как, может быть, не верили себе”. Но в реквиеме Межирова, которому молодой поэт дал название “Солдаты Сталина”, градус преданнос­ти и государственной скорби куда выше:

Перед лицом невиданной утраты,

Перед лицом неслыханной беды

Тебе клянутся в верности солдаты,

Тесней сомкнув железные ряды.

Он с нами шёл во всех боях кровавых

Путём неотвратимой правоты.

В огне на самых трудных переправах

Навёл нам всем понтонные мосты.

Он охранял наш отдых на биваке,

И нам не раз казалось, что в бою

На проволоку в трудный миг атаки

Он для солдат бросал шинель свою.

И легче нам сто раз пойти под пули,

На пулемёты ринуться опять,

Чем выстоять в почётном карауле,

Не разрыдаться, слёзы удержать.

Сводило скулы у правофланговых,

И на сердце давила тишина,

И на висках у маршалов суровых

Засеребрилась гуще седина.

Но в те же дни прощанья и печали

Над гробом полководца и вождя

Солдаты молодые возмужали,

Как через битвы грозные пройдя.

И на брусчатке гулкой, за лафетом,

В стальных руках народа своего,

Они прошли с Центральным Комитетом,

С Президиумом Сталинским его.

Ещё стволы прощального салюта

Раскалены и отзвук не замолк, —

У стен Кремля ряды сомкнулись круто.

Товарищ Сталин!

                            Мы исполним долг!

Я, учившийся в те траурные дни в Московском государственном универ­ситете, по своей воле участвовал в те мартовские дни в прощании с вождём. Я жил, снимая койко-место на Рождественском бульваре, рядом с Трубной площадью, куда, выбежав из подъезда, был унесён толпой на Трубную, где не погиб в людской давке лишь потому, что был мускулист и натренирован, как гимнаст и легкоатлет.

Впоследствии, вспоминая эту ночь на “Трубе”, это облако испарений, под­нимающееся к небу, этот вязкий и надрывный путь по Неглинке к Колонному залу, я написал стихи, которые мне не стыдно печатать и сегодня. Я многого тогда не понимал, но многое чувствовал.

МАРТ 1953-ГО...

На Красной площади стоит

Почётный караул.

Над Трубной площадью висит

испарина и гул.

Разлив тяжёлых мутных вод —

народная река...

Как рыбы нерестовый ход,

как средние века.

Военные грузовики.

Солдаты...

                 Крики...

                              Ночь...

Кто под ногами?

                        — Помоги!

Да нет...

               Уж не помочь...

Ах, ты в Историю попал —

тебя волна несёт?

Ты устоял, ты не упал —

тебе ещё везёт!

Тебя не просто раскроить,

ты — мускулы и злость.

Толпе не просто раздавить

твою грудную кость.

Ворота хрустнули... Скорей —

под крышу! На карниз!..

Всё, как во времена царей,

во времена гробниц...

К своей чести добавлю, что в этом стихотворении нет ни глумления над вождём, ни бездумного пафоса, а есть ощущение того, что уходит эпоха, ко­торую можно соотнести с самыми великими страницами мировой истории.

Но почему межировский шедевр остался ненапечатанным и оказался в архиве? Скорее всего, потому, что ни главный редактор тогдашней “Литгазеты” Рюриков, ни партия с правительством, ни Европа с Америкой не знали, каким политическим воздухом будет дышать страна завтра и кто после похо­рон “владыки полумира” взойдёт на трибуну Мавзолея. А может быть, и сам Межиров пришёл в себя и отказался от публикации реквиема.

В любом случае, я очень жалею, что он, улизнув в Америку, так и не дож­дался триумфальной публикации одного из лучших своих гражданских стихо­творений. И всё-таки недоумеваешь: написать такие страстные стихи в трид­цать лет, когда при нём прошла кампания борьбы с космополитизмом, когда был расстрелян Еврейский антифашистский комитет, когда начиналось “дело врачей”, — это надо было быть таким актёром, таким лицедеем! Впрочем, Александру Петровичу было у кого поучиться: его современник, классик соцреализма Василий Гроссман в те же годы в романе “За правое дело” прославил Сталина, а чуть раньше, в документальной книге “Треблинский ад” изложил исторически достоверную душераздирающую сцену, где ев­рейские юноши, которых гитлеровские палачи заталкивают в газовые каме­ры, хором поют песню “Широка страна моя родная” и кричат в лицо своим убийцам: “Сталин отомстит!”

За свой вклад в “сталиниану” Гроссман, естественно, получил Сталин­скую премию, как и двадцатисемилетний студент Литературного института, сын расстрелянного врага народа Юрий Трифонов за роман “Студенты”, в ко­тором молодой писатель в соответствии с идеологической погодой, стоявшей на дворе в последние годы жизни Сталина, внёс свой вклад в сталинскую борьбу с безродными космополитами.