"К предательству таинственная страсть..."

“Самые большие уступки русскому национальному сознанию, — пишет историк А. И. Вдовин в книге “Российская нация”, — были сделаны в крити­ческий для страны 1942-1943 годы (сражения под Сталинградом и Курском), ставшие переломными не только в войне, но и в идеологической работе, в ус­тановках партийной пропаганды.

Именно тогда получило широкую известность беспрецедентное сталин­ское суждение о национальном вопросе и смысле войны. “Необходимо, — го­ворил он, — опять заняться проклятым вопросом, которым я занимался всю жизнь, но не могу не сказать, что мы всегда его правильно решаем... Это проклятый национальный вопрос...

Некоторые товарищи ещё недопонимают, что главная сила в нашей стра­не — великая великорусская нация, а это надо понимать!” Далее в адрес не­которых недопонимающих товарищей было сказано: “Некоторые товарищи еврейского происхождения думают, что эта война ведётся за спасение еврей­ской нации. Эти товарищи ошибаются. Великая Отечественная война ведётся за спасение нашей Родины во главе с великим русским народом” (Вдо­вин А. И. “Российская нация”. С. 130).

***

Однако Борис Слуцкий, всё-таки называвший Сталина “жестоким величе­ством”, был куда более справедливым, нежели другой знаменитый поэт-“шестидесятник” — “дворянин с арбатского двора”, у которого, по его словам, “арбатство, растворённое в крови, // неистребимо, как сама природа”. Он не мог удержаться от соблазна “опустить” образ “мудрого” “человекобога” с мифологической высоты на кухонно-коммунальный уровень:

В Дорогомилово из тьмы Кремля,

Усы прокуренные шевеля,

Мой соплеменник пролетает мимо.

Он маленький, немытый и рябой,

И выглядит растерянным и пьющим,

Но суть его — пространство и разбой

В кровавой драке прошлого с грядущим.

Однако этого Окуджаве показалось мало, и, находясь в маниакальном со­стоянии, он впал в другую крайность: ему стал сниться соплеменник, но уже не “растерянный”, а властный и даже всесильный в своём зле:

Стоит задремать немного,

Сразу вижу Самого.

Рядом, по ранжиру строго,

Собутыльнички его.

Сталин трубочку раскурит —

Станут листья опадать.

Сталин бровь свою нахмурит —

Трём народам не бывать.

Оставалось Булату Шалвовичу как бывшему фронтовику вспомнить о том, что представители “трёх народов” выходили с дарами навстречу гитлеровским войскам, о том, как молодые сыновья трёх народов, спасаясь от призыва в армию, уходили в горы, в ущелья, в “зелёнку” в те дни, когда немцы рва­лись на восточный берег сталинградской Волги, когда немецкие танки вот-вот должны были выйти к грозненской и бакинской нефти, когда судьба священ­ной войны висела на волоске.

Но обо всём этом сын и племянник двух крупнейших грузинских профес­сиональных революционеров (его отец был секретарём горкома ВКП(б) Ниж­него Тагила, а брат отца Мишико — руководителем партийной организации со­ветской Грузии) не думал, лелея в своём воображении облик соплеменника — “маленького, немытого и рябого”.

Но вот как вспоминал о Сталине его политический враг — польский гене­рал Андерс, в отличие от Окуджавы, встречавшийся со Сталиным: “Сталин — невысокого роста, коренастый, крепкий, широкоплечий, производит впечат­ление сильного мужчины. Бросаются в глаза его большая голова, густые чёр­ные брови, чёрные с проседью усы. Коротко остриженные волосы. Но больше всего в память врезаются глаза, чёрные без блеска, ледяные. Даже когда он смеётся, глаза его не смеются. Движения очень сдержанные, как бы кошачьи. Говорит только по-русски с довольно сильным кавказским акцентом, спокой­но, обдуманно. Видно, что каждое его слово рассчитано. Властен, и это чув­ствуют все вокруг. Он всегда был очень вежлив... В присутствии Сталина все, не исключая и Молотова, совершенно съёживались. Чувствовалось, что они ловят каждый его жест, каждое слово и готовы выполнить любой приказ во что бы то ни стало”.

Вот вам и “маленький, немытый и рябой”, “растерянный и пьющий”. Впрочем, эпитетом “рябой”, позаимствовав его у Окуджавы, воспользовался Евтушенко в стишке о похоронах Сахарова: “За ним следил Малюта в снежной пыли, // и Берия, и тот палач рябой”. Фантазии придумать что-либо своё у Е. Е. не хватило.

***

Один из мелких идеологов “шестидесятничества” и крупный чиновник ельцинско-горбачёвского режима Евгений Сидоров в своих “Записках из-под полы” попытался было защитить имя Булата Окуджавы:

“Политическая полемика, между тем, то и дело принимает в поэзии “На­шего современника” малоприличные формы. Словно бы продолжая старую линию журнала на развенчание Булата Окуджавы, малоизвестный стихотво­рец из Санкт-Петербурга Владимир Шемшученко бросает в спину давно ушед­шего поэта грубый выпад: “Ты принял свободу — как пёс от хозяина кость”. В этом стихе, кроме плебейской уязвлённости и комплекса неполноценности, ничего другого, к сожалению, не содержится”.

Увы, Е. Сидоров ошибается: за своё глумливое и садистское оправдание крови, пролившейся в октябре 1993 года (“Для меня это был финал детектива...