К реке. Путешествие под поверхностью

На счастье, как раз в этот момент вернулся отец с канистрой бензина — его подвез незнакомец. Крот — мы ждали с замиранием сердца — также был в безопасности. Его отыскал дядюшка Рэт, вооруженный дубинкой, а когда лес замело снегом, пара друзей наткнулась на нору Барсука. Никто не пострадал. Никого не заклевал насмерть дятел, и мы сидели на заднем сиденье, целые и невредимые. Тем не менее это происшествие укрепило вкравшееся мне в душу ощущение, что мир не всегда столь приятен, как кажется, и когда я познакомилась с судьбой самого Кеннета Грэма, то не слишком удивилась, узнав, какая мрачная доля ему досталась.

***

Кеннет Грэм родился в Эдинбурге в 1859 году, детство провел в графстве Аргайл, где его отец служил заместителем шерифа. Он рано познал лишения, потеряв отца, мать, родной дом, и хотя его мать умерла от скарлатины, причиной всех прочих семейных неурядиц был алкоголь. Каннингэм Грэм был алкоголиком, тайным пьяницей, он сгубил семью не физическим насилием или злой волей, а просто не сумел предотвратить ее сползания в хаос. После смерти жены Каннингэм перестал контролировать себя, и его более трезвомыслящим родственникам стало ясно, что четырем осиротевшим детям нужен другой дом.

Таковым стал особняк Маунт в Кукхэм-Дине, небольшой беркширской деревне в полутора километрах от Темзы. Маунт принадлежал бабушке Кеннета по материнской линии и был, по его собственному отзыву, одним сплошным раем с садами, ельниками, прудами и источниками, населенным бандитами, ворами и пиратами — с пистолетами! Этот период, почти свободный от вмешательства взрослых и обогащенный игрой воображения, полностью преобразил Кеннета, и, хотя он не продлился и двух лет, воспоминания об этой утерянной Аркадии остались с ним на всю жизнь, повлияв на его сочинения. Он постоянно обращался к Кукхэм-Дину в романтических ностальгических рассказах, принесших ему славу, а к реке он возвратился и в своей последней книге: сказке о дядюшке Рэте, Кроте и мистере Тоуде.

В 1866 году особняк Маунт и его волшебные сады были проданы, и примерно в то же время Каннингэм изъявил желание взять детей назад. Однако уже через год он поставил на прошлом крест, бросил дом, уволился с работы и уехал во Францию, где и провел остаток жизни в дешевом пансионе в Гавре. Дети вернулись к бабушке, которая к тому времени переехала в коттедж неподалеку от Кукхэм-Дина, а в 1868 году Кеннета отправили в школу, обучение оплачивал его дядя. Эти три события, столь близкие по времени, травмировали ребенка настолько, что его память словно застыла в семилетнем возрасте. С потерей Маунта и отца его детство во всех смыслах закончилось.

Школы-пансионы учат мальчиков скрывать чувства и прятать свое «я» столь глубоко, что докопаться до них порой невозможно. Искусство прятаться Кеннет освоил превосходно. Скрывать свой внутренний мир от взрослых, этих олимпийцев, чьи стереотипные и глупые замашки он высмеивал в своих позднейших рассказах, он привык с детства. Проблема была в том, что его тайное «я» не желало созревать, проще говоря, Кеннет так до конца и не повзрослел. Скрытный мальчик остался в душе малым ребенком, и, хотя именно это свойство позволяло ему необычайно остро воспринимать действительность, оно же делало его абсолютно неприспособленным к нормальной жизни.

Кеннет мечтал поступить в Оксфордский университет, место, которое виделось ему волшебным царством и куда его не пускали. В эссе, опубликованном уже после смерти, он трогательно описывал это чувство отчуждения:

«Что предвещали эти величественные и высоченные двойные ворота, сурово зарешеченные и никогда не открывающиеся зря? — задавался я вопросом. Лишь мало-помалу и куда позднее я стал понимать, что они служили ясным символом и назиданием. Среди смеси качеств, придающих обаяние студенческой жизни, есть те, что несут немалый налет (надо ли говорить?) исключительности и чванства. Никто их не воспринимал таковыми, однако их присутствие ощущалось, и ворота были тому типичным примером. Разумеется, никому не приходит в голову, что чванство никуда не делось. Ведь ворота стоят на прежнем месте».

Эти строчки явственно перекликаются с произведениями Вирджинии Вулф. Писательница ни дня не ходила в школу, не говоря уже об университете. В эссе «Своя комната» она с горечью, смешанной с иронией, описывает свое посещение Кембриджа. Там ее то и дело куда-то не пускали или откуда-то выпроваживали, ведь дамам не дозволено ходить по газону, а «в библиотеку они допускаются только в обществе Члена Университетского Совета или с рекомендательным письмом» [21]. Недостаток регулярного образования заставлял ее всю жизнь чувствовать себя профаном — временами это ее угнетало, временами, напротив, раскрепощало. В ее дневнике есть запись, которую, как мне представляется, высоко оценил бы Кеннет Грэм: «Посвященные пишут на бесцветном английском. Они — продукт университетской машины. Я их уважаю… Они оказывают великую службу, подобно римским дорогам. Но они избегают лесов и блуждающих огней».