К реке. Путешествие под поверхностью

Этой весной я читала «Детскую книгу» А. Байетт, действие которой происходит в начале двадцатого века, в период расцвета эдвардианской культуры. В романе выведены самые разные детские писатели, в том числе и Дж. М. Барри, и Грэм, и раскрывается неумышленный, побочный вред, который они причиняют своим навязчивым интересом к юному поколению. Один из вымышленных персонажей — писательница Олив Уэллвуд, сочиняющая сказки для каждого из своих детей. Всех их, кроме Тома, мало смущает едва уловимая примесь жестокости, вплетающаяся в сюжеты. Мальчик же полностью поглощен творением матери. Мне думается, образ Тома в каком-то смысле — дань Алистеру Грэму.

Для необузданного мальчишки Тома главная радость — бегать по лесам, и школа, куда его отсылают родители, калечит его психику. В «его» сказке речь идет о мальчике, у которого украли тень, и он переносится в волшебную страну, чтобы вернуть ее назад. Когда мать позднее переделывает эту историю в популярную пьесу, он чувствует себя абсолютно опустошенным и отправляется в долгое безумное странствие из Лондона в Кент, добирается до морского побережья в Дандгенессе, дожидается, когда солнце садится, а затем идет навстречу волнам. «Он почувствовал, — пишет Байетт в своем местами тревожном, тревожащем повествовании, — что „сад Англии“ на самом деле — в Зазеркалье, шагнул туда и решительно отказался возвращаться. Он не хотел взрослеть» [22]. Нельзя знать наверняка ход мыслей Мышонка, но эта цитата идеально подходит как эпитафия Кеннету Грэму.

•

Последующие события заставили меня внезапно вернуться к реальности. Я поднималась длинной пологой дорогой и за очередным поворотом увидела, что навстречу мне несутся собаки: одна золотистая, другая — смахивающая на оленью борзую. Я отпрыгнула в сторону, так как появившийся вслед за собаками мужчина добродушно со мной поздоровался и заметил: «Вы витаете в облаках, и вдруг — откуда ни возьмись — собаки», заронив во мне подозрение, что я разговаривала сама с собой вслух.

Лес кончился, и я оказалась перед клубком частных тропинок, бегущих между красивыми старинными особняками. Это был тайный мир абсолютно другого сорта, от него разило деньгами. Дома — Пегден, Пилстиз, Литтл-Гриб — стояли в глубине, от них отходили извивающиеся дорожки, сады окружали вековые буки с рыжеватой листвой. Из-за оград доносились обрывки разговоров, стрекотание газонокосилок и журчание воды, льющейся из открытых кранов. Сквозь ворота я видела клумбы и бордюры, чердачные помещения и коньки на крышах, карнизы и дымовые трубы.

Согласно карте, в миле или двух отсюда была гостиница, внизу, в долине, там, где река пересекала шоссе Слуп-Лейн. Дома уступили место равнине с пастбищами для лошадей и голубыми пшеничными полями, внизу на многие километры расстилался Вельд. Это была последняя возвышенность у меня на пути, семьдесят метров над уровнем моря, и я задержалась на самой вершине, чтобы сфотографировать свою тень, падающую на лютики, и четырех великолепных лошадей, тронувшихся легким галопом, когда щелкнул затвор. У подножия холма виднелась грабовая роща, стволы деревьев казались твердыми и резными, как кости, голые верхушки тянулись к небу. Кто-то соорудил из валявшихся бревен барьеры, типа тех, что мы с подругой лето напролет мастерили в Саутли-Форесте, который, как мне теперь думалось, был остатками Andredesleage. И тут, слава богу, показалась гостиница, где меня ожидали имбирное пиво, ветчина и сэндвичи с горчицей, на которые я накинулась как голодный волк и проглотила все до последней крошки.

Жара не спадала. «От тебя не дождешься помощи», — сказала мужу старуха с собакой. Буфетчик не стал наполнять бутылку водой, а послал меня к колонке во дворе. Ниже дороги, мимо старой мельницы нес свои воды Уз, они казались мутными в тени и коричневыми, как пиво, на солнце, река текла беззвучно там, где прежде плескалась и петляла. Я стояла на мосту, не отрывая глаз от мелкой воды, струящейся под ивами. В книге Грэма есть строчка, превосходно передающую эту картину. «А река все продолжала рассказывать свои прекрасные переливчатые сказки, которые она несла из глубины земли к морю, самому ненасытному на свете слушателю сказок».

От цели меня отделял последний лес, когда-то обширнейшие угодья Шиффилд-Парка, которые Генрих VIII отнял у герцога Норфолкского, а кровавая королева Мария вернула ему.