К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама

Действительно, приведенные Выготским строки достаточно сложно визуализировать. Однако читателю они кажутся если и странными, то интуитивно понятными. Дело в том, что конструкции и лексика этих строк актуализируют целый ряд понятных выражений и ситуаций. Так, в узусе губы могут гореть (в частности, на морозе, ср. лед); на губах оказывается синонимически близким выражением фразеологизма на устах – ‘о готовности сказать что-либо’; на устах (губах) поэтому может быть слово, а если может быть слово, то может быть и воспоминание; при этом гореть близко к слову горячий, а горячими в переносном смысле (‘пылкий, страстный’) могут быть и слова; холодный лед может вызывать ощущение, будто он обжигает (горит); черный лед соотносится по контрасту со льдом белого цвета; одновременно мы можем представить, что в ночном мраке лед кажется черным; но главное, в контексте загробного мира (стигийский), который традиционно ассоциируется с мраком, появление цветовой характеристики черный не становится неожиданным.

Хотя мы не ставим своей целью со всей точностью и аккуратностью описать механизм восприятия именно этих строк Мандельштама, нам думается, что все указанные конструкции и семантические ассоциации возникают в сознании читателя. Сознание незаметно для разума проверяет сочетаемость семантических полей слов и обнаруживает, что несмотря на то, что явленный в тексте словесный ряд может быть немного странным, в целом все эти слова могут сочетаться в определенных контекстах, а в языке есть почти аналогичные конструкции, в которых близкие слова (слова из тех же семантических полей) выглядят нормативными. Так, одномоментно подбирая общие семантические компоненты и находя аналоги слов в ближайших семантических полях и их пересечениях (значительную роль тут играет и семантический контекст всего произведения), сознание каким-то образом готово воспринять приведенные строки Мандельштама. Подчеркнем, что мы сейчас не говорим о логическом понимании – речь идет именно о попытке реконструировать незаметную для нас работу сознания.

Итак, мы видим, что в процитированных Выготским двух строках Мандельштама лексический ряд встраивается в достаточно большое количество семантических и языковых контекстов, что, по всей вероятности, сознанием читателя воспринимается как то, что каким-то образом в целом понятно.

Прежде чем вернуться к идиоматике, отметим, что Выготский, по сути, в рассматриваемом фрагменте (как и в других разделах «Психологии искусства») сформулировал важнейший принцип семантической поэзии: она переживается именно в языковом плане, тогда как визуальная составляющая является факультативной (зрительные образы могут как возникать, так и не возникать при чтении модернистских текстов)[116]. Представляется, что Выготский очень точно зафиксировал тот сдвиг, который произошел с поэзией XX века: именно начиная с модернизма поэзия в общем и целом перестала считать визуальную достоверность текстов единственным и важнейшим критерием эстетической ценности произведения[117].

Существуют экспериментальные наблюдения, доказавшие, что попытки воспринимать тексты модернистов исключительно в визуальном плане кончаются неудачей. Эти данные находятся в книге А. Р. Лурии «Маленькая книжка о большой памяти. Ум мнемониста» (1968). В ней исследователь описывает человека с феноменальной памятью, которая во многом была основана на развитом зрительном воображении. Лурия заинтересовался тем, как выдающийся мнемонист воспринимает поэзию, и предложил ему отрефлексировать ряд строк из стихотворений Б. Пастернака и Н. Тихонова. У мнемониста каждое слово рождало яркий визуальный образ, и именно поэтому он не мог понять смысла поэтического высказывания: образы громоздились, уводя от основного содержания текста! Стихи Пушкина при этом мнемонистом были восприняты более или менее успешно [Лурия 2017: 124–131].

Наблюдение за образным восприятием стихов привело Лурию к следующим соображениям: «Особенные трудности он испытывает в поэзии… Вряд ли что-нибудь было труднее для Ш, чем читать стихи и видеть за ними смысл… Многие считают, что поэзия требует своего наглядного мышления. Вряд ли с этим можно согласиться, если вдуматься в это глубже. Поэзия рождает не представления, а смыслы; за образами в ней кроется внутреннее значение, подтекст; нужно абстрагироваться от наглядного образа, чтобы понять ее переносное значение, иначе она не была бы поэзией» [Лурия 2017: 124].

Итак, отступление от принципа визуальности характеризует поэзию модернизма в целом и стихи Мандельштама в частности. Соответственно, и восприятие его стихов основано во многом именно на семантическом переживании языка, которое в некоторых случаях может подкрепляться яркими зрительными образами, однако они не являются обязательными для восприятия. Сказанное подчеркивает важность описанных выше принципов понимания текста и выводит их на первый план.