К солнцу за горизонт

Свои столовые приборы Чина хранила отдельно. После еды она до блеска натирала их собранным в поле снегом и бережно сушила. Одеяло она вытряхивала каждый день и складывала его с особой аккуратностью. Перед тем, как надеть шапку, она тщательно расчесывалась. Консервы она ела не торопясь, никогда не пачкалась и не брызгала на себя. Она садилась, выкладывала их на чистую тарелку, как следует пережевывала каждый кусочек и только потом проглатывала его. Она тщательно грела еду и терпеливо остужала только что снятое с огня. Фасоль подцепляла по одной и рассматривала ее, будто отмечая про себя – вот она какая, эта фасоль. Даже когда Чина садилась на дорожный ухаб, поворачивалась спиной к ветру и брала в руки обычную печеную картошку, ее вид навевал воспоминания о ленивых субботних вечерах и простой домашней кухне. В самой ее природе было какое-то спокойствие – необыкновенное и удивительное. Она и в аду держалась бы с достоинством. Возможно, теперь было даже хуже, но и в таких условиях Чина не изменила себе. Она скорее предпочла бы умереть. Я же всегда торопилась. Я пряталась по углам, чтобы другие не видели, как я ем. Когда еду нельзя было разогреть, я заглатывала ее холодной. Старалась есть как можно быстрее и не оставлять следов. Ненадолго заглушить чувство голода – я ела лишь ради этого. Чина же относилась к пище по-другому.

– Кто знает, вдруг нам придется прожить так всю жизнь, или вдруг этот ужин окажется последним. От таких мыслей даже простую картошку хочется съесть с удовольствием. Нужно дорожить каждым мигом, каждой крохой пищи, нужно ценить то немногое, что у нас осталось.

Может быть, в таких мыслях скрывалась ее надежда? Эта надежда была на голову выше желания пересечь границу или добраться до бункера. Вместо того, чтобы скорбеть по прошлому и через силу заставлять себя надеяться на улучшения, Чина старалась с удовольствием жить здесь и сейчас.

– Беда вынуждает меня быть к себе жестокой, чтобы я начала себя презирать и в конце концов сломалась. Но я не стану похожей на всю эту катастрофу. Я не буду жить по ее правилам.

Я хотела стать похожей на Чину.

Я решила есть, пить и двигаться, как она – медленно, не торопясь, наблюдая за всем, что меня окружает, чувствуя это и обдумывая. Но я не она, она неповторима, и мы с ней совсем непохожи. Я могла повторять за ней и перекладывать фасоль в тарелку прежде, чем есть, но скопировать ее душу мне никогда не удалось бы. Я все сильнее походила на катастрофу. И боялась, что Чина заметит это.

Мне ничего не оставалось – приходилось задумываться о худшем. Самое худшее – это мир, из которого исчезнет Мисо. Однако этого еще не случилось. Беда всегда была лишь в шаге от меня, а я лишь продолжала в нее вглядываться, будто сумасшедшая. Иногда я задумывалась: почему я так слежу за ней, будто сама молю несчастье о приближении, будто заранее стараюсь с ним смириться? Но оно было слишком близко, чтобы не замечать. Каждый день я видела трупы, смотрела на руины. Мысль о том, что я сама однажды окажусь в центре картин, которые наблюдаю, пугала не меньше, чем предчувствие того, что мне придется жить и видеть все это до конца дней. Я боялась зачерстветь и в то же время боялась, что не смогу. То, что мне день за днем удается выжить, можно было бы назвать чудом, но никаких чудес не бывает. Чудес нет. А если и бывают, то шанс проявить себя они уже упустили. Слишком много людей погибло. В живых остались единицы. Разве можно назвать это чудом?

Только благодаря Чине массив этих мыслей пошел трещинами. Я стала чаще думать о другом. Она показала мне, что даже в этой обстановке найдется место для улыбки и радости. Была бы я так же рада, если бы кто-то вдруг дал мне помаду? А если не помада, то что вызвало бы мой восторг? Ничего не приходит в голову. Я не смогла бы улыбнуться, даже если бы мои родители сейчас воскресли. И заплакать не смогла бы. Даже если бы они позвали меня и взяли за руки, я бы решила, что у меня галлюцинации, и отвернулась бы от них. А как по-другому? Ведь я боялась всего, что ценю, люблю, что нужно беречь, защищать, с чем страшно расставаться. Мне и Мисо было достаточно. Тем не менее я постоянно искала глазами Чину. Если она ловила мой взгляд, я намеренно его отводила. По ночам, пока никто не видит, я копировала ее манеру говорить, рисовала в памяти ее улыбку и страдала от мыслей о том, что сближаться с ней нельзя, потому что она, словно обезболивающее, заставляла меня забывать о реальности. Рядом с ней я могла забыть даже о Мисо. Я не замечала, что выпустила руку сестры, и приходила в себя слишком поздно. В такие моменты я ненавидела Чину, пусть и неоправданно. И ненавидела себя за то, что ненавижу ее. Но ненависть? Такому чувству нет места в дороге. Нет причин для ненависти. Достаточно просто злиться и бояться. Но все пришло к тому, что внутри меня зародились другие чувства. Чина, ее ясный взгляд, которым она смотрит на меня, стоит лишь позвать ее по имени. В такие секунды я задумывалась: «И как мне смотреть на тебя? Как посмотреть на тебя, чтобы ты мне улыбнулась?»

– Чина.