К солнцу за горизонт

Тан в замешательстве закусил губу. Я с трудом сдерживала готовое сорваться с языка – «Давай пойдем с ними!» Тан тоже чему-то сопротивлялся. Он кусал губу, чтобы не потерять самообладания, и тревожно дышал. Мы стояли на дороге и медлили с решением до тех пор, пока пение не слилось с воем ветра. Они говорят правду? Или это их пророчество? Можно ли ехать к границе? Или лучше остаться здесь? Ближайшая граница с Казахстаном – там тоже бандиты? Если мы переберемся в Казахстан, что-то изменится? Мы будем идти и идти, но куда мы в конце концов придем, если, конечно, нам повезет выжить? Правильный выбор вообще существует? Мне до сих пор непонятен смысл нашего бегства. Я встретилась взглядом с Хэмином, который смотрел на нас, прильнув к окну. Он даже не плакал, пока мамы с папой не было рядом. Хэмин спокойно посмотрел на меня, а потом потер глаза, будто только проснулся, будто смотрел мультик по телевизору, и сунул палец в нос.

– Все нормально, – сказала я, возвращаясь в машину.

Я открыла заднюю дверь и обняла сына. По нам скользили взгляды тех, кто подсматривал на улицу из-за задернутых штор.

– Все нормально. Это тоже жизнь, – поглаживая Хэмина по спине, утешала я себя.

– Мам, писать! – произнес он, заерзав у меня в объятьях.

Защищать то, что нуждается в защите, избегать того, от чего нужно держаться подальше, не верить кому попало, и сохранить чувство стыда, если вдруг придется совершить что-то непростительное. Нужно каждый день сомневаться в том, что я еще жива. В Корее жизнь была такой же. Нынешняя жизнь ничем от нее не отличается. Нет, отличается! Теперь можно перестать быть небрежной по отношению к любимым. Можно внимательно прислушиваться и присматриваться ко всем словам и действиям и относиться к ним бережно. В Корее я этого не могла. Дорогих мне людей я откладывала на потом – ведь у меня было завтра. Ведь я могла переносить все на другие дни. Ведь я верила, что у меня есть долгое-долгое будущее. Сейчас так нельзя.

Я вышла из машины и закутала Хэмина в куртку. Мы зашли в переулок между зданиями. Перед тем, как опустить штаны, Хэмин попросил:

– Мам, не смотри!

– Хорошо, не смотрю, – сказала я, поворачиваясь спиной.

Сказала, но все равно обернулась и посмотрела на него. От его пролившейся на стену прозрачной мочи заклубился белый пар. В нем чувствовалось тепло. Хэмин позвал меня. Притворившись, что не смотрела и ждала его оклика, я подошла к нему и обняла. От смущения он попытался вывернуться, но отталкивать меня не стал. Я должна защищать. Я не должна забывать, что значит быть человеком. Если Хэмин снова спросит, когда мы поедем домой, я должна ответить. Я должна постараться все ему объяснить. Жизни, которую можно отложить, больше нет. Я должна сказать ему, что люблю.

Тори

Я долго лежала под пледом в заброшенном сарае. То проваливалась в глубокий сон, то испуганно просыпалась, то снова засыпала. Собраться с силами не удавалось. Сколько бы я ни кипятила снег и ни пила воду, во рту была сухость. Хотелось поговорить с Мисо, но веки слипались. Я старалась гнать от себя вопросы, но ничего не выходило. Вопросы – сон это или уже смерть?

Было страшно: что, если я заболела той же болезнью, которая забрала маму? По сравнению с физическими, психологические муки выносить было гораздо сложнее. Казалось, меня стиснула исполинская рука зверя по имени Страх и тащила куда-то в сторону смерти. Я была согласна даже на сделку. Если в моей жизни осталось хоть что-то, чем можно было откупиться от смерти, я согласилась бы без раздумий. Еще совсем недавно я барахталась, пытаясь выжить, но при этом постоянно думала о смерти. Зачем умирать? Действительно ли мы должны были умирать? Нужно ли умирать вообще? Что нас ждет после смерти? Я была так занята этими мыслями, что совсем не думала о жизни. Меня поглотили раздумья о том, что будет со мной, если умрет Мисо, и что будет с Мисо, если умру я. Зря я это делала. Нужно было сосредоточиться на мгновениях своей жизни. А про то, что будет потом, и думать нужно было потом.

Склонившееся надо мной лицо Мисо было нечетким, как будто вот-вот рассеется. Она покопалась в сумке и достала последние консервы – две банки фасоли, которые дала нам та женщина. Мисо сварила их вместе со снегом, размяла и стала по ложке заливать в меня. Подступила тошнота, но я стерпела. Мисо медленно, настойчиво и долго заталкивала еду мне в рот.

* * *

Я открыла глаза.

Мисо видно не было.