Каба́

Вскоре проняло и его. Потому что просьбы Кабы стали злее. Крив так-то тоже зарвался, сколько раз он уже ходил к камню? Приходилось отрабатывать. Теперь Каба просила его, к примеру, зарезать чью-нибудь курицу и приволочь ей труп. Или отрезать ухо чьей-нибудь свиньи. Или спереть из церкви икону. Или вырвать ноготь у трупа, только накануне умершего человека. Надо понимать, что все это делал Крив, как лунатик, ночью, не помня себя. Он, может, и не соглашался уже во сне на эти ужасы, но все равно делал. Так что поутру его ждал еще больший ужас. Во-первых, он понимал, что делает это уже против воли. Во-вторых, он понимал, что ночью его запросто может кто-то застукать. Он не помнил, как он резал ухо у свиньи, но вряд ли та тихонько похрюкивала в процессе. А ноготь у покойника? Это вообще что-то с чем-то.

Крив начал киснуть. Людмила уже давно кисла. Детей у них не было. Они надоели друг другу быстро, Крив уже не любил ее. Или просто понял, что не любит. Никогда не любил, напридумывал просто. Теперь он был готов уже отказаться от всего своего добра, отказаться от Людмилы, отказаться от глаза. Просто стать тем, кем он был. Но он не знал, как это сделать, и поделиться ни с кем не мог. Он вернулся к своему любимому занятию: стал бродить по лесам. При этом он старался лишний раз не забредать в те места, где стоял камень.

Во время одной из таких прогулок ему повстречался не местный старец. Старик попросил у Крива еду, и тот дал, у него с собой было в котомке. Они разговорились, и Крив не выдержал. Взял да и выложил старику всю эту историю с каменюкой. А старик ему такой: знаю этот камень! И Кабу знаю. Не камень это вовсе для желаний, а надгробный памятник. А под ним лежит она. Каба. Лежит там с незапамятных времен. И чтобы от нее избавиться, нужна всего лишь мелочь. Прийти к камню и сточить ее имя. Стереть его. Очередная мелочь вроде бы. Но Крива это не насторожило.

Крив вдохновился и побежал домой за инструментами. Он так хотел избавиться от своей ноши, что даже не попрощался с Людмилой. В том смысле, что если старик сказал правду, и у него получится, он должен будет ее потерять. Но ему уже было все равно. Крив прибежал к камню и стал сдалбливать слово КАБА. Он полагал, что камень будет сопротивляться. Как в сказке, он будет стачивать слово, а слово раз за разом будет возникать по волшебству. Ничего удивительного, ведь исчезали же его собственные послания. Но он был очень решителен. Он был готов долбить этот камень и, если потребуется, раздолбить его полностью.

Но все прошло легко, а оттого – подозрительно. Крив ничего не подозревал, ума-то он себе так и не додумался загадать. Это замкнутый круг, как в басне «Квартет», где звери просто не знают, с чего следует начать, и от незнания пересаживаются, вместо того чтобы репетировать. Так и Крив. Ему бы попросить у камня мозгов, но мозгов не хватало, чтобы догадаться попросить.

Он сточил имя Кабы и отправился домой. Но только дома больше не было. Ни его собственного дома, ни дома кузнеца, ни дома старосты, ни церкви, ни дома соседей. Не было самих соседей, не было старосты, кузнеца, не было Людмилы. Не было домашней скотины. Не было ничего, только пустырь. Вся деревня с ее постройками, с ее жителями, все животные, все огородные посевы – все исчезло без следа. И тут даже Крив понял, что случилось. Ведь это он сам таскал Кабе кусочки своей деревни, частички жителей. То щепку принеси, то картошку принеси, то клок волос. Так, постепенно, Каба заполучила себе всю деревню.

Он бы и сам заметил, если бы не был так погружен в свои проблемы. Если бы он пригляделся вокруг. Деревенские дома стали выцветать. Люди теряли краски, ходили как в воду опущенные. Этим, кстати, и объясняется тот факт, что Крива так никто и не поймал во время его ночных диверсий. Люди выцветали, как и дома, становились вялыми, какими-то пассивными. Собаки почти перестали лаять, не реагировали даже на слоняющегося по ночам Крива. Коровы давали мало молока, урожай оскудевал. А теперь Крив стер имя Кабы. И она забрала с собой всю деревню. Она стерла ее из существования, и никто из других деревень не вспомнил о ней, словно ее никогда и не было. Вся эта деревня теперь сохранялась только в памяти Крива.

Но самое интересное в конце. Крив, конечно, расплакался и побежал назад к камню, проклиная подлого старика, который его надоумил. Он надеялся что-то исправить. Он мог сам вновь написать имя Кабы. Ему и тогда не хватило мозгов вспомнить, что это уже бессмысленно, ведь все, что он высечет на камне, все равно исчезнет. Он прибежал назад. На камне было вырезано одно слово. Но не Каба. На нем было написано: КРИВ.