Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

На другой день рано утром все мужчины опять собрались на площади и опять долго томились, сидя в пыли. Когда солнце поднялось на высоту птичьего полета, вдали, в самом конце аула, бойко и весело зазвенели бубенчики и послышался топот коней и рокот колес фаэтона.

Кулман вместе с братьями и многочисленными родственниками сейчас же вышел из дома на улицу, разглаживая свою выхоленную седую бороду и устремив глаза в конец узкой улицы.

Вот вдали показался фаэтон с бубенцами, запряженный парой сытых коней. Вслед за ним в облаке пыли мчались верхом на конях пятнадцать вооруженных стражников.

Весь народ на площади, вытянув шеи, повернулся лицом в сторону фаэтона и стражников.

— Пристав, пристав едет! — пронеслось по всей площади.

Когда от фаэтона до дома Кулмана оставалось не больше двадцати шагов, Кулман стал усердно кланяться и приглашать приехавших к себе в гости, простирая руки к раскрытым настежь высоким воротам с синей калиткой.

Фаэтон свернул к нему во двор. Кулман неуклюже, вприпрыжку, побежал рядом с фаэтоном, вызывая улыбки на лицах крестьян. Фаэтон остановился во дворе. Кулман раболепно склонился перед толстяком с бритым подбородком, в очках, в фуражке, в щегольском синем полувоенном костюме и пальто, важно сидевшим в фаэтоне.

— Добро пожаловать, Ильяс-торе! Пройдите ко мне в дом. Очень рад! Давно вас поджидаем.

Пристав Илья Рыкачев был русским, но в ауле все звали его по-туркменски Ильяс-торе, что значит "Илья-пристав".

Ильяс-торе встал в фаэтоне во весь рост и лениво посмотрел вокруг и на площадь, полную народа. Потом слез с фаэтона и стал сбивать нагайкой пыль с полы щегольского пальто.

— Ах, Кулман-бай, какие же пыльные у вас улицы!

— Да, пыльные, пыльные! — засуетился Кулман. — Идемте, идемте в дом! Там сейчас встряхнем, вычистим одежду, и вы отдохнете с дороги.

И повел гостя в большой дом с верандой, стоявший против трех новых кибиток с куполами, затянутыми белым войлоком.

Двери кибиток были закрыты, и в них было так тихо, что можно было подумать, что они не жилые, если бы над ними не струился дым из тюнюков. А между тем эти кибитки были полны женщин. В них были: старшая жена Кулмана, средняя, младшая жена, четверо его взрослых дочерей и множество невесток — жен его сыновей и младших братьев.

Разряженные, откормленные, они толпились внутри кибитки у дверей и горящими от любопытства глазами высматривали в щели: что за человек приехал из Ашхабада? Они отталкивали друг друга от дверей, ругались тихо и тихо смеялись:

— Ой, какой толстый!..

Ильяс-торе, не подозревая, что за ним наблюдают, взошел на веранду, поправил штаны, чем очень развеселил жен, дочерей и невесток Кулмана, опять осмотрелся вокруг и, протянув нагайку по направлению к кибиткам, сказал:

— А давненько я не бывал в этих кибитках!

Ему хотелось попировать не в доме, а именно в кибитках, в обществе женщин. Но Кулман жестоко ревновал своих жен, особенно младшую, и торопливо заговорил:

— Э, там дым и копоть и нет ничего хорошего! Это хорошо для нас, жителей аула, а городскому человеку, как вы, не годится сидеть в дыму. В доме у меня лучше. Входите, входите, пожалуйста!

И он распахнул широкую дверь, выходившую на веранду.

Ильяс-торе вошел в большую комнату. Стены ее были завешаны, и пол был застлан драгоценными текинскими коврами. Ильяс-торе снял пальто, прошел в глубь комнаты и прилег на ковер, облокотившись на шелковую пуховую подушку.

Один из братьев Кулмана в это время гостеприимно усаживал во дворе на кошмах под старыми абрикосовыми деревьями кучера Ильяса-торе и стражников. Неподалеку от них суетились слуги Кулмана. Они резали барана, разводили костер, мыли котлы и посуду.

— Я вчера еще хотел приехать, — сказал Ильяс-торе, важно посматривая на Кулмана. — Но вчера был день рождения дочери моего начальника. И он сказал мне: "Да брось ты эти выборы и своих старшин! Никуда они не денутся. А без тебя какой же праздник? Я угощу тебя таким пловом, какого ты и во сне не видал". И правда, угостил!.. Не плов, а сказка, песня!.. Ведь он без меня и не пьет и не ест… И что я скажу, то он и делает. Вчера я сказал ему: "Старшиной надо Кулмана выбрать". — "Ну, что ж, говорит, пусть будет Кулман". Можешь считать себя старшиной. Поздравляю, Кулман-бай!

— Спасибо, спасибо, Ильяс-торе! Готов служить всей душой и ему и тебе, — проникновенным, радостным голосом сказал Кулман, поглаживая бороду, и сейчас же, повернувшись к двери, грозно крикнул:

— Эй, вы! Скоро ли обед-то?

Обеда пришлось дожидаться около часа. Но ни Кулман, ни Ильяс-торе не скучали. Они полулежали на ковре и весело хвастались друг перед другом: Ильяс-торе своими успехами по службе, а Кулман своими успехами по торговой части. Оба проголодались, и оба обрадовались, когда слуги внесли огромные блюда с превосходным дымящимся пловом, с шашлыком, с румяными пирожками и разноцветные бутылки с коньяком и вином.

Ильяс-торе пил и ел с таким аппетитом, как будто не только не пировал вчера у начальника, но еще и неделю постился до этого. Кулман не отставал от него. Ильяс-торе захмелел и расхвастался: