Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

— Э, — сказал один из крестьян, — оказывается, о таких, как мы, говорят: "Пока сыт, не думает о том, что будет потом". Надо бы с осени поменьше есть, растягивать помаленьку…

— Фу-ты!.. А что растягивать-то? — сказал другой крестьянин. — Я и всего-то намолотил четыре мешка, а у меня вон какая семья! Сколько ни тяни, ничего не вытянешь.

Все были очень расстроены, а тут еще пришел Жуллы Кривой и принес самую неприятную новость.

— Не понимаю! — с возмущением кричал он и размахивал руками, входя в кибитку. — Мне почему-то наложили подать на кибитку вдвое больше, чем в прошлом году. Это уж безобразие!

— Как наложили?! — заголосили сидевшие в кузнице. — Что ты городишь? Разве весною накладывают? Это осенью, когда урожай соберем.

— А вот наложили!.. Сейчас есаул принес… Война-то, говорит, уже третий год идет. Надо же солдат кормить, обувать, одевать… А то я не знаю, что ли, что весной не накладывают? А вот видишь, как получилось… Пришел и говорит: "Ты должен сейчас заплатить за кибитку…"

— Фу-ты! Да что это за разговор, когда сейчас у крестьян в карманах собаки воют! У нас и на табак-то нет ни гроша! Да что они, очумели, что ли? — заволновались в кузнице.

До шахматистов долетело слово "подать", и они сейчас же пустили его в оборот.

— Так ты подать собирать! Ладно, бери пешку, а я с тебя такую сейчас подать сдеру! Проворонил коня-то! Ха-ха!..

Карлы не понравилось, что у него в кузнице неодобрительно отзываются о начальстве, и он решил смягчить этот резкий разговор.

— Ай, ну что там, — сказал он кротко, — если и возьмут, так что полагается с каждой кибитки…

— Как с кибитки! — закричал Жуллы Кривой. — Говорю тебе — на меня наложили вдвое больше. У меня кибитка да мазанка, а с меня за четыре кибитки требуют.

— Не может этого быть! — спокойно сказал Карлы. — Ты что-то путаешь.

— А вот я посмотрю, как ты будешь путать, когда придет к тебе есаул. Верно говорю, ничего не путаю! И это все Кулман, говорят! — запальчиво кричал Жуллы Кривой. — Он будто бы прямо сказал: "Если я буду старшиной, так я животы-то подтяну этим лодырям!" Это нам-то всем. "Они забудут у меня о верблюдах и все свое добро будут грузить на курицу, а потом придут к моим дверям и будут просить: "Дай мучицы!"

— Ну, это-то брешут, — презрительно сказал Карлы.

— Да не брешут! Я тоже это слышал, — вступился за Жуллы один из крестьян.

— А я другое слышал, — сказал крестьянин лет тридцати пяти, с серьезным, умным лицом, с длинными усами и ровно подстриженной черной бородкой, который спокойно сидел до этого, внимательно слушал и не говорил ни слова. Его звали Баба Солдат, или просто Солдат, потому что он служил в наемных войсках, воевал с немцами где-то в Карпатах, там его ранили в ногу. Он вернулся несколько месяцев назад в родной аул и каждый вечер, прихрамывая, приходил к Карлы в кузницу и молча сидел, слушал разговоры крестьян.

— Я слышал, — неторопливо сказал он, — что Кулман хочет выслужиться перед начальством, получить награду. Он ездил в Ашхабад и там сказал: "Я не стану дожидаться урожая, сейчас соберу подати". Ну, там обрадовались, конечно. Им что? Не им платить подати. "Собирай", — говорят.

— Ну, конечно, — сказал Жуллы, — Кулман такой человек, что без выгоды для себя и шагу не сделает!

— Да, он гонится за двумя зайцами, — с досадой сказал Баба Солдат. — Во-первых, где сейчас взять деньги, чтоб заплатить подати? Волей-неволей пойдешь к нему и будешь умолять: "Какие хочешь возьми проценты, только дай ради бога!" Он хорошо наживется на этом деле. А во-вторых, медаль за усердие получит от начальства. Да еще и третьего зайца убьет. Вот писарь его Молла Клыч написал тебе — плати за четыре кибитки, а у тебя всего одна, да еще мазанка, вот и подсчитай, сколько он лишних денег соберет со всего аула? Не одну тысячу… И ты думаешь, он посовестится часть этих денег сунуть себе в карман? Он себя не обидит.

Баба Солдат горько усмехнулся и погладил свои длинные усы.

Эти слова сильно взволновали Мурада. Он невзлюбил Кулмана с того самого дня, когда он вечером, накануне выборов, так грубо накричал на отца, а теперь он его возненавидел с особенной силой. А к Баба Солдату он резко изменил отношение. Раньше Баба Солдат казался ему уж слишком угрюмым и даже озлобленным человеком, молчаливым, нелюдимым, а теперь он смотрел на него и думал: "А ведь он хороший человек, прямой, справедливый и верно говорит про Кулмана".

И беднягу Карлы сильно взволновали "резкие" слова Баба Солдата, но по-другому. Они напугали его. Он боязливо посматривал на дверь и думал: "А ну как войдет сейчас Кулман?" Но у него не хватило духу сказать гостям: "Э, бросьте вы эти разговоры! Давайте поговорим о другом!" К тому же он хорошо знал, что теперь народ уже трудно свернуть с разговоров о подати. Да и как можно о другом говорить, когда эта подать как гвоздь сидит у всех в голове.

И он только старался приглушить разговор: усиленно раздувал сиплые мехи, гремел без толку железом и ворчал на Мурада:

— А ты бей, бей! Нечего уши развешивать!..