Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

— Да-да, Кара-Буга еще лучше! — закричали приспешники Кара-Буга.

— Нет, нет! — завопили с севера и с юга. — Чилли Бадак справедливей… Бегхана хотим!.. Бегхан лучше всех знает царскую службу!..

Четыре хора вопили во все горло, стараясь перекричать друг друга и как можно лучше расхвалить своих "вождей". И все это были богатые люди. А бедняки крестьяне, у которых не было никакой надежды попасть в старшины, только почесывали за ухом, переминались с ноги на ногу и думали: "Уж скорее бы это кончилось… Ишь как ревут, в ушах ломит!"

Восхваление "вождей" быстро перешло в жестокую перебранку всех четырех партий. Все бестолково кричали, сверкали злобно глазами, махали шапками и вот-вот готовы были кинуться в рукопашный бой.

Но тут Ильяс-торе побагровел от гнева, вскочил со стула и вскинул вверх нагайку. Стражники на конях позади толпы насторожились в ожидании приказа. Ильяс-торе закричал сиплым, срывающимся голосом:

— Молчать!.. Я приехал сюда не за тем, чтобы слушать ваш крик! Его величество… Молчать, говорю!.. Или вас нагайками сейчас успокоят!

Стражники вплотную подъехали к толпе, и это возымело свое действие. Крик сразу оборвался.

— Кто за то, чтобы Кулман был старшиной, пусть переходит влево от меня! — в наступившей вдруг тишине сказал Ильяс-торе.

И сейчас же все, кто был из рода Кулмана, как испуганные овцы, шарахнулись влево. Некоторые бежали ленивой трусцой.

— Ну, живо, живо! Не то я вас!.. — подбадривал их Ильяс-торе, помахивая нагайкой.

У запоздавших темнело от страха в глазах, и они, беспорядочно толкая друг друга, наступая на пятки, перебегали пустое поле, прятались в толпе и шептали с досадой:

— И чего нас гоняют? Какая от этого польза, кто там будет старшиной? Черная или белая свинья — не все ли равно?..

— Кто за Кара-Буга — направо! — командовал Ильяс-торе и тыкал нагайкой в воздух, указывая место, куда должны были перебегать сторонники Кара-Буга. — У Бегхана и Чилли Бадака мало осталось народу. Мы их не будем выбирать. Выбирайте кого хотите: или Кулмана, или Кара-Буга.

Среди бегхановцев и чилли-бадаковцев порывистым ветром пронесся ропот недовольства, но Ильяс-торе грозно посмотрел на них, и они притихли, опустив головы. Потом Ильяс-торе махнул нагайкой, подозвал двух стражников и приказал им подсчитать, сколько людей стоит за Кара-Буга и сколько — за Кулмана.

Стражники хорошо пообедали у Кулмана, превосходно знали, чего хочет начальник, и быстро насчитали сторонников Кулмана вдвое больше, чем их было на самом деле, смело объявили, что большинство за Кулмана, и отошли к лошадям с лукавыми улыбками, дескать, поди проверь нас.

— Ну, Кара-Буга, — сказал Ильяс-торе со спокойствием наглеца, — придется тебе передать печать Кулману.

Кара-Буга покраснел, но этого никто не заметил, потому что лицо у него всегда было медно-красного цвета. Он вышел из толпы, вынул из-за пазухи печать, завязанную в платок. Когда он развязывал платок, руки не слушались его, дрожали, дрожала и борода. Наконец развязал, вынул печать с изображением двухголовой птицы и так посмотрел на нее, как будто навек расставался с возлюбленной. Потом передал ее Кул-ману.

Сейчас же в стане Кулмана поднялся бурный, радостный крик и в небо полетели косматые шапки. А Кара-Буга и все его сторонники повернулись и, опустив головы, уныло побрели домой, как будто хоронили кого-то.

— Ну, Карлы, поздравляю! — насмешливо сказал один из шахматистов, частых посетителей кузницы, хлопнув кузнеца по плечу. — Твой род победил!

"Э, сгинуть бы этому роду! Я уже два дня не работаю", — хотел сказать с досадой Карлы, но побоялся чужих ушей, махнул рукой и заторопился домой.

5

Наступили теплые весенние дни. Тополя возле кибитки Карлы подернулись яркой нежной зеленью. В садах под голубым сверкающим небом зацвели, окутались розовато-белыми облаками абрикосы, вишня, айва. Весело журчали арыки, поблескивая на солнце.

А Карлы в разбитых очках и Мурад, оба утомленные, грязные, работали в тесной дымной кузнице и не замечали этого весеннего таинства возрождения, которое совершалось вокруг них в природе.

— Ну вот, — ворчал Карлы, раздувая мехи, — я говорил тебе, чтоб пораньше пришел. А ты провозился в поле… Там Дурды и один бы управился. Невелика работа. А теперь придут за лопатами, что мы скажем?.. Не готовы… А почему не готовы? Вот и будут ходить к Реджебу-усса[15], а мы останемся без работы.

Мурад хмурился и молчал. Отец был неправ. В поле было очень много работы, оттого-то он и задержался и очень устал.

Вечером, как всегда, стал сходиться народ. Шахматисты сейчас же раскинули возле кузницы мокрую шахматную тряпку, выстроили на ней резные деревяшки и пошли в атаку друг на друга. А в кузнице пожилые усталые крестьяне курили чилим и уныло жаловались: вот посеяли и ничего не осталось — ни зерна, ни хлеба. Где его теперь добывать? У кого занять? А до урожая ячменя еще сорок с лишним дней. Вот задача-то! Как хочешь, так и живи теперь.

И так почти весь вечер сидели и обдумывали — у кого лучше занять муки или зерна.