Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

— А что тебе выборы? Не все ли равно, кого выберут? Будет ли старшиной Кара-Буга или Кулман, у нас от этого пшеница не вырастет в поле.

Он хотел еще что-то сказать, но отец сердито посмотрел на него, и он замолчал. А Карлы пожалел, что заговорил с Мурадом о таких делах при людях, поспешно принялся раздувать мехи и строго сказал сыну:

— А ты знай свое, бей молотком! И не вмешивайся в разговоры старших. Молод еще.

— Э, мастер, не ругай ты его! Он правду говорит, — сказал один из крестьян.

— Правду! — проворчал с досадой Карлы. — У такого мальчишки не может быть ни кривды, ни правды. Он должен сидеть и слушать, что говорят люди постарше его.

И, нахмурясь, принялся за работу.

Когда у Карлы не было срочной работы, с наступлением сумерек он обычно бросал клещи и, вытирая полой халата потное лицо, говорил Мураду:

— Ну, хватит!..

Он не зажигал коптилку, не тратил керосин попусту. Но народ и после наступления темноты не расходился сразу, а только перекочевывал за дверь, садился на песке возле кузницы и продолжал беседу. Сегодня всех встревожил крик джарчи, и особенно ветер, который заметно усиливался и мог опрокинуть и разломать кибитки, и потому все, и даже самые азартные шахматисты, как только стемнело, быстро разошлись по домам.

2

Карлы закрыл вход в кузницу обломком изгороди и пошел в свою кибитку, стоявшую неподалеку, шагах в пятнадцати. Под напором порывистого ветра она скрипела и вздрагивала. Юзюк трепетал и хлопал над дымовым отверстием.

Когда Карлы откинул ветхий, вытертый ковер, толкнул хлипкую дверцу и вошел в кибитку, он сразу же увидел Мурада, который уже сидел у котла на торе[6]прямо против двери, с большой костью в руках.

Нужно сказать, что утром у соседа Карлы случилось несчастье: верблюд сломал ногу, и его пришлось прирезать. Карлы был в добрых отношениях с соседом взял у него в долг две верблюжьи ноги, сказав при этом:

— Отдадим, когда и нам перепадет что-нибудь.

Набат — жена Карлы — наварила полный котел костей. Когда пришел из кузницы Мурад, она подумала: "Весь день, бедняга, работал… И в поле пахал, и в кузнице стучал молотком…" — и сказала ему:

— Садись ешь, не жди отца!

Она вынула из котла и дала ему большую кость с мясом.

Карлы уже был сердит на Мурада за его "храбрый язык, и тут, войдя в кибитку, он грозно посмотрел на сына и сказал, обращаясь к Набат:

— Ты только посмотри на него! Он уже кость грызет, как голодный волк!

Мурад понял, что отец не в духе и будет бранить его за то, что он не в меру был разговорчив в кузнице, и, чтоб развеселить отца, сказал, улыбаясь:

— Отец, да ведь это верблюжья кость, не баранья.

— Ну что ж из того, что верблюжья? — так же грозно сказал Карлы.

Он сбросил с ног чарыки[7], прошел торопливо мимо затухавшего очага, снял разбитые очки, бережно завернул их в тряпочку и осторожно, как драгоценность протянул жене, чтоб она спрятала их в такое место, где они были бы в полной сохранности. Потом он сел у очага на старый палас, прямо в рабочем халате, пропитанном угольной пылью и гарью, пригладил густую, округлую, уже поседевшую бороду, посмотрел на сына и хотел что-то сказать, но Мурад опередил его и сказал с лукавой улыбкой:

— Отец, волки-то грызут бараньи кости. Разве они справятся с верблюжьей? А я вот грызу…

— Слышишь, Набат? — сказал Карлы, повернувшись к жене, хлопотавшей в глубине кибитки. — Мы гоняемся за хлебом, и мы пешие, а хлеб скачет перед нами верхом на коне, никак не догоним, а все оттого, что у него такой вот язык.

И он качнул головой в сторону Мурада. Он хотел рассказать жене, о чем болтал Мурад в кузнице, но Набат перебила его:

— Ах, Карлы, да разве он, или я, или ты виноваты в нашей бедности? Разве можно избежать того, что судьба написала у тебя на лбу?

— Это верно. Все от бога, — согласился Карлы и с раздражением бросил в сторону сына: — А все-таки, я думаю, и его язык виноват.

Это рассердило Мурада. Он покраснел и перестал грызть кость, положил ее перед собой в большую деревянную чашку.

Ветер усиливался, с шумом и свистом налетал на старую, потрепанную кибитку. Кибитка вздрагивала и качалась все больше и больше.

Карлы тревожно посматривал на раздувавшийся верх кибитки и, помолчав немного, сказал:

— Набат, нале'й им супу! Надо же пообедать!

Под словом "им" он Подразумевал своего старшего сына и невестку, которые жили рядом в убогой, тесной мазанке, и одновременно с помощью этого "им" он намекал жене, что не худо было бы и ему самому пообедать. Ведь он с утра ничего не ел.

— Да они уже накрошили хлеб в чанак[8] и вот принесли… — сказала Набат, торопливо налила суп в чанак с накрошенным хлебом и протянула Мураду:

— Отнеси-ка им…

Мурад взял окутанный паром чанак и вышел из кибитки.

А Набат взяла черпак и стала наливать суп из котла в другой чанак для мужа. Но как раз в это время с жутким воем налетел порывистый ветер, и верхняя часть кибитки затрещала.

Рука Набат с черпаком так и застыла над котлом в воздухе, а глаза расширились, и она испуганно забормотала:

— О, бог! О, Хайдар-баба!..[9] Пронесись, беда, промчись, беда!