Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

Она бормотала эту молитву и не сводила глаз с тюнюка — купола кибитки, с черного неба, видневшегося сквозь дымовое отверстие. Карлы тоже встал и взглянул вверх.

На дворе шум высоких тополей, сливавшийся с шумом и воем ветра, напоминал грохот бурного моря, а войлок тюнюка мотался и хлопал над кибиткой, как сорванный ураганом парус на каюке.

Кибитка шаталась из стороны в сторону. Трещал весь ее остов сверху донизу. Набат застыла на месте от страха. Ей казалось, что ветер вот-вот схватит ее и унесет вместе с кибиткой.

Карлы выбежал за дверь и закричал в темноту:

— Мурад, скорей! Скорей тащи подпору!

Он кричал так дико, с таким отчаянием, что если бы ветер не заглушил его голос и если бы соседи сами не были заняты спасением своих кибиток, то они, наверное, прибежали бы на его крик.

Мурад как раз в это время вышел из лачуги брата, сразу же понял, что дело плохо, схватил толстую, длинную, неотесанную жердь и поволок в кибитку. В дверях ее подхватил Карлы, и они вдвоем быстро подперли верхушку кибитки, наклонив жердь в сторону ветра. Но это нисколько не помогло. Треск не утих, и неустойчивость кибитки не уменьшилась от этого, наоборот, — увеличилась. Толстая подпорка раскачивалась вместе с кибиткой.

— Беги скорей, Мурад, насыпь песку в чувалы! — крикнул Карлы и подумал: "Эх, если бы у нас в кибитке лежали мешки с мукой, нечего было бы бегать за песком!"

Мурад схватил лежавший у стены чувал, лопату и выбежал наружу. Набат спиной подперла остов кибитки, дрожавший под ударами ветра. Карлы тоже уперся в него обеими руками.

Мурад в темноте кое-как набил мешок песком и приволок в кибитку. Увидев отца и мать, подпиравших растопыренными руками стену, он засмеялся.

— Э, сгинуть бы твоему смеху! — закричал Карлы. — И о чем ты только думаешь? Подвяжи скорей чувал к веревке тюнюка!

Мурад хотел сказать: "Ну, отец, кибитка трещит тоже оттого, что у меня такой язык?", но промолчал, понял, что шутка была бы неуместной и нисколько не развеселила бы отца. Он проворно подвесил чувал с песком к тюнюку, а сам оседлал подпорку и навалился на нее всем телом.

Карлы, согнувшись и упираясь руками в остов, сказал:

— Когда этот джарчи, надрываясь, начал кричать, я так и подумал: "Теперь уж не жди ничего хорошего". Чтоб сгинуть его пегой лошади и ему самому!

И он плюнул с досадой, как будто джарчи своим криком нагнал на кибитку этот жестокий ветер.

— Верно, верно! — оживилась Набат. — И раньше один раз вот так же кричал джарчи, а после этого на небе показалась звезда с хвостом. Отец мой, бывало, всегда говорил: "Кричит джарчи — не жди ничего хорошего".

Этот короткий разговор не успокоил стариков, наоборот, еще сильней встревожил. А Мурад подумал: "Неужели крик джарчи может вызвать хвостатые звезды и бури?" — и улыбнулся.

Карлы заметил эту улыбку и сердито закричал:

— Верх кибитки вот-вот упадет или прорвется, а ты играешь в лошадки, бесстыдник!

Мурад молча слез с подпорки. Карлы, задрав голову, не сводил глаз с тюнюка. Кибитка затрещала и закачалась еще больше, и Карлы уже пожалел, что согнал сына с подпорки. Он хотел сказать ему: "Сядь обратно", но Мурада уже не было. Он вышел из кибитки.

Набат взглянула вверх и закачала головой:

— Ай-ай-ай!.. Сделай скорее човши[10], не то разломает весь верх кибитки и тюнюк свалится на пол!

Она отлично знала все, что касалось кибитки, и уверенно командовала мужем. Карлы поспешно снял со стены веревку, свернутую кольцом, и крикнул:

— Мурад!

Но Мурад не откликнулся. Старик выбежал за дверь, следом за ним и Набат. Карлы сложил веревку вдвое, привязал один конец к колу возле кибитки с подветренной стороны, другой конец перебросил через кибитку и побежал в непроглядную тьму против ветра, чтоб привязать веревку к колу с наветренной стороны, но споткнулся обо что-то и упал лицом вниз.

— Эй! Там кол для човши! Смотри не споткнись! — предупредила его Набат, но уже после того, как он упал.

— А, чтоб сгинуть твоему колу да и всей твоей кибитке! Я ногу себе ободрал!

Он кое-как встал, вместе с Набат изо всех сил натянул веревку и привязал к колу. Теперь они сделали все, чтоб спасти от ветра свое ветхое жилище.

У двери они остановились на минуту и прислушались. Сквозь шум тополей и вой холодного ветра из черной тьмы, поглотившей аул, доносился отчаянный крик и гам:

— Эй, привяжи скорее веревку юзюка!..

— Давай, давай скорей песок!..

— А подпорка-то где?..

— Човши, човши… скорей!

Ветер рвал этот крик, но все-таки можно было понять, что беда свалилась не только на голову Карлы и Набат. Во всем ауле была большая суматоха.

Карлы немного успокоился, вошел в кибитку, сел у очага и сразу же почувствовал сильную боль в ноге. Он потер ногу, и в это время ветер донес до него обрывок протяжной песни. Это Дурды, старший сын Карлы наевшись супу из верблюжьего мяса, сидел в своей лачуге на паласе и пел от скуки, не подозревая, какая свирепая буря разыгралась на улице.

Спокойная, беззаботная песня взбесила Карлы. Он приоткрыл дверь и крикнул:

— Эй ты, нечистая сила!.. Тут народ гибнет, а ты задрал ноги, песни поешь!