Каирские хроники хозяйки книжного магазина

Слева от нас на фоне Сахары стал виден Каирский международный аэропорт. Самир катил по шоссе ан-Наср, последнему отрезку нашего пути. Здесь проходила граница между Каиром, который я знала, и Каиром, которого я не знала. Все эти новые магистрали и развязки были тяжелым испытанием для моих ограниченных способностей к ориентированию в пространстве. Самир, довольный своей незаменимостью в этой ситуации, старался ненавязчиво обратить мое внимание на то, какие удачные тактические решения он принимает, чтобы поскорее доставить меня в пункт назначения. Глядя вдаль, на раскинувшуюся там безграничную пустыню, я в очередной раз подумала о том, что очень скоро эта картина изменится до неузнаваемости. Мне было не по душе то, как, сметая песчаные дюны и выплескиваясь на окружающую пустыню, город делит это пространство оградами закрытых поселков и заполняет его шикарными виллами, похожими издали на свадебные торты. Вдруг мы въехали в скопление серых плит: это были недостроенные бетонные коробки, напоминающие обувные; они возводились на государственные деньги для размещения семей низкого и среднего достатка. Зеленые насаждения выглядели здесь чахлыми и пожухлыми. Пустыня уже пошла в контрнаступление. Мой город находился в режиме выживания – и так уже несколько последних десятилетий. Мубарак и его сменяющие друг друга кабинеты министров оказались неспособными строить планы или выполнять их. Для всех них уродство – как моральное, так и эстетическое – было нормой жизни.

Торговые центры находились в центре этих кризисов. Когда состоятельные классы Каира стали перекочевывать в недавно выстроенные пригороды, для удовлетворения их нужд повсюду начали возникать торговые центры. Громкая реклама дешевого супермаркета Carrefour Market с его бесконечными рядами одинаковых товаров поставила под угрозу существование тихих и скромных семейных магазинчиков и лавок. Торговые улицы утратили былую значимость. И самое главное – пропало то ощущение единства, принадлежности к одному сообществу, которое эти улицы создавали. Я задумалась о том, какие отношения с окружающей средой сформируются у нынешнего молодого поколения, которое растет на закрытых, огороженных забором частных территориях. Не могу представить, как можно воспитать в человеке чувство гражданского долга и принадлежности к обществу, если от всего мира его отделяет высоченная стена. Я с теплотой вспоминаю, как мы с Хинд ходили в детстве вместе с родителями по магазинам и лавочкам улицы Двадцать шестого июля на Замалеке. Я своими глазами наблюдала, как шапочные знакомства постепенно перерастали в глубокие, крепкие связи. Торговцы и покупатели знали друг друга, даже если не были друзьями.

Улица Двадцать шестого июля. Даже сейчас, закрыв глаза, я могу представить ее себе в мельчайших деталях. На одном углу неровного тротуара стояли прилавки Магди с местными и иностранными газетами и журналами, скрепленными для надежности прищепками. Каждое утро Магди в неизменной клетчатой рубашке, один край которой был всегда заправлен в брюки, а другой болтался снаружи, колесил по району на велосипеде, развозя прессу. При этом он совершенно спокойно оставлял свои прилавки без надзора: он не сомневался, что никто у него ничего не украдет – и такого действительно ни разу не случалось. Монополию на поставку и распространение всех газет и журналов имело государственное дистрибьюторское агентство «Аль-Ахрам». Оно нагревало Магди, называя ему неправильные даты подачи деклараций, а он компенсировал потери, распределяя эти суммы по своим клиентам. Когда моя мама спрашивала его, почему наши ежемесячные счета все время разные, Магди чесал крыло носа длинным, но идеально отшлифованным ногтем и говорил, что на то воля правительства и Бога. Мама начинала спорить, обещала найти кого-нибудь другого, но потом все равно оплачивала покупки по завышенным ценам. Этот диалог повторялся в конце каждого месяца.

Рядом с прилавком Магди на тротуаре сидела Умм Ханафи. Она была из гордых феллахов[46]: ряд жемчужных зубов и спина прямее ствола пальмы. На ней всегда были полностью черная галабея и цветастый платок, который она заводила за уши и завязывала на затылке. В ушах у нее болтались серьги-кольца. Три параллельные зеленые линии, которые спускались по подбородку, указывали на ее бедуинское происхождение. Иногда она приносила с собой ребенка, который сосал ее грудь. Каждое утро она проходила несколько миль с плетеной корзинкой на голове, чтобы добраться до Замалека и продать здесь свои свежевыпеченные лепешки баляди. По указанию мамы мы всегда покупали их у нее, а не в субсидируемой государством хлебопекарне в конце улицы.