Как читать и понимать музей. Философия музея

В ходе завершающих Вторую мировую войну боев за Берлин Музейный остров, созданный трудами Боде и его коллег, по приказу Гитлера был превращен в последний рубеж обороны города. «Пергамон и Национальная галерея, – пишет Карстен Шуберт, – были сильно повреждены <…> интерьеры Шинкеля в Старом музее восстановлению не подлежали, Музей кайзера Фридриха частично сгорел, а сильнее всего пострадал Новый музей… Значительные разрушения затронули не только здания и хранившиеся в них собрания: сама музейная практика в Германии оказалась дискредитирована, а ее эпохальная родословная подорвана» (22). Выступавший на Нюрнбергском процессе директор Эрмитажа И. А. Орбели (1887–1961) обладал всеми необходимыми аргументами, чтобы утверждать: культура несовместима с идеологией нацизма.

Иную форму силового воздействия на культуру, в соответствии с формулой Беньямина, представлял собой советский музейный эксперимент. «Если на Западе, – отмечает культуролог Борис Гройс, – успех антимузейных художественных идеологий <…> продолжал измеряться в конечном счете институализацией и репрезентацией этих идеологий в контексте все того же традиционного музея, то в России сам музей стал с самого начала ставкой в идеологической игре. Это делает русский опыт достаточно специфическим и в то же время достаточно показательным…» (23).

Дореволюционная история отечественного музейного дела, следуя в общем русле европейской традиции, была все же столь же отлична от нее, как и вся история России. Личное участие Петра I способствовало развитию, начиная с XVIII в., важных музейных практик – собирания, систематизации и научного описания природных образцов и исторических артефактов. Часть из них, что важно, имела российское происхождение, хотя уроки обращения с коллекциями брали в Европе. Один из сподвижников Петра – И. Д. Шумахер (1690–1761), посланный в 1721–1722 гг. за границу набираться музейного опыта, в отчете о путешествии сообщал: «В посещении музеев времени, труда и убытков я не жалел…» (24).

Россия, знавшая до начала XVIII в. только иконы и религиозные картины, начинает приобщаться к западноевропейскому художественному вкусу. Об этом писал ученый и знаток искусств Якоб Штелин (1706–1785): «Петр I покупает в Амстердаме на аукционе картин большое собрание. Устраивает в Петергофе в увеселительном дворце Монплезир первую картинную галерею… Хороший вкус и большая охота до картин императрицы Елизаветы способствуют покупке <…> целой галереи в Праге» (25).

Г. А. Качалов. Фасад императорской Библиотеки и Кунсткамеры Санкт-Петербург. Гравюра резцом. XVIII в.

Можно сказать, что на протяжении столетия российское общество вынашивало идею национального общедоступного музея. Только в первой четверти XIX в., эпоху Золотого века русской культуры, было выдвинуто четыре подобных проекта (26), однако ни один из них так и не был поддержан двором и правительством.

По данным весьма компетентного исследователя А. М. Разгона, изучавшего историю отечественных музеев, в 1913 г. в России насчитывалось около 200 музеев, но эта цифра, подчеркивает он, условна (27). Организация музейного дела была крайне несовершенной и никак не координировалась на уровне государства. В российской провинции иногда возникали удивительные феномены, вроде открытого в 1782 г. в Иркутске общедоступного музея и библиотеки. В правилах для посетителей ясно ощущается дух европейского Просвещения: «Каждый и всякий живущий в сей Губернии имеет право пользоваться чтением находящихся в книгохранительнице книг. Книгохранительница отворена для всех всякой день от утра до вечера» (28).

Если в столицах инициатива по устройству музеев исходила прежде всего от императора и двора, то по данным прошедшего в Москве в 1912 г. Предварительного музейного съезда некоторые сибирские музеи возникли усилиями сосланных политкаторжан.

Таким образом, несмотря на наличие коллекций подлинно музейного качества, часть которых была открыта для публичного обозрения, Россия к началу ХХ в., в отличие от европейских стран, так и не обрела развитого организма публичного музея как учреждения ясной социальной направленности. «Друзья музейного дела, – писал в 1914 г. один из ярких представителей народничества М. В. Новорусский (1861–1925), – с болью в сердце смотрят на эту рассыпанную храмину, на это почти пустующее огромное культурное дело и ждут не дождутся, когда и у нас, подобно всем просвещенным народам, музейный вопрос станет серьезным общественным вопросом …» (29).