Kak_chitat_Platona_Professorskaya

Отсюда мы видим, что провоцируемая самим текстом целостная (а не только интеллектуальная) реакция на происходящее в диалоге вместе с тем таит в себе определённую опасность. Не осознав себя искажающим фактором, читатель рискует не продвинуться дальше поверхностного понимания. Но искажение не обязательно имеет чисто индивидуально-субъективную природу. Не только индивиды вкладывают в чтение самих себя, но и целые эпохи. Это может приводить к тому, что в ходе поколений какие-то вещи в тексте перестают замечаться или учитываться просто по причине их несоответствия образу мысли нашего времени. Как это происходит, мы продемонстрируем на следующем примере.

М.Б.

Глава пятая

НЕЛЬЗЯ УВИДЕТЬ ТО , ЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ

МОТИВ «УТАИВАНИЯ» В ДИАЛОГАХ

Со времени открытия Шлейермахера, установившего, что форма для Платона не является чем-то безразличным по отношению к содержанию, задачей интерпретаторов стало изучение драматической техники диалогов как в целом, так и в частностях. К сожалению, нельзя утверждать, что исследовательская работа по выполнению этой задачи продвинулась очень уж далеко. Тем не менее, некоторые драматургические средства, такие как смена собеседника, а также отдельные повторяющиеся мотивы, например, обращение к словам поэтов, были неоднократно описаны. Но один мотив, казалось бы, заслуживающий тщательного описания и интерпретации из-за своей необычности и необъяснённо-сти, а, главное, из-за той значительной роли, которую он играет в произведениях Платона, остался практически незамеченным. Я имею в виду мотив утаивания и намеренного сокрытия знания.

Этот мотив необычен для нас — поскольку в Европе уже давно утвердился постулат ничем не ограниченного публичного распространения результатов философского и научного труда, а потому никто не рассматривает всерьёз даже саму возможность того, что кто-то может сознательно скрывать сколько-нибудь существенное знание. Заметим, однако, что выбор в пользу принципиальной публичности духовного труда, как показал американский социолог Роберт Мертон (Merton, 1973. Р. 273 и далее), был сделан лишь в XVII веке, причём не без затруднений, и потому приписывать эту установку более ранним эпохам как нечто самой собой разумеющееся было бы наивным, а точнее, неисторичным.

Что же касается частоты появления мотива сокрытия, то регулярность, с которой к нему обращается Платон, поистине поразительна. Собеседники Сократа то и дело навлекают на себя подозрение в том, что не хотят открывать своё знание или не хотят делиться им в полной мере — будь то просто из желания оставить его при себе (как, по-видимому, поступают последователь Гераклита Кратил и эксцентричный Евтифрон, мнящий себя теологом), или же для того, чтобы испытать других (как в ситуации, когда такое намерение приписывается софисту Продику), или даже чтобы ввести других в заблуждение (как в эпизодах, где допускается возможность подобного поведения со стороны Крития, Калликла, Гип-пия и рапсода Иона)²⁰. Положим, в перечисленных случаях отсутствие подобающего внимания к явно важному для Платона мотиву ещё в какой-то мере извинительно. Но не заметить того, что в одном из наиболее совершенных по форме диалогов, а именно в «Евтидеме», сокрытие знания составляет структурообразующий, а также в значительной степени смыслоопределяющий мотив, без понимания которого невозможно полностью постичь смысл всего диалога, — это уже кажется прямо-таки невероятным. Содержание «действия» «Евтидема» составляет попытка Сократа заставить софистов Евтидема и Дионисодора прекратить свои несерьёзные трюки и запутывающие рассуждения и продемонстрировать, что они могут предложить из серьёзной философии. Тем самым Сократ приписывает им обладание важными познаниями, которые они, однако, до сих пор намеренно скрывали. Когда ему не удаётся выманить у софистов их «серьёзное» знание, он советует им и впредь не разбрасываться своей мудростью, а оставаться такими же скрытными, какими они были доныне, ибо, как он поясняет, «ценны редкие вещи» (Евтпидем 304Ь); вопросом о том, как следует толковать поведение Сократа, нам ещё предстоит заняться чуть ниже.

Однако сознательное скрывание философского знания Платон представляет себе не только в качестве возможного решения со стороны отдельных индивидов, но равным образом и в качестве государственной меры при организации образования. Уже в относительно раннем «Протагоре» не без привнесения юмористических черт рисуется вымышленный образ «настоящей»

Спарты, подлинной силой которой является не ведение войн, а философствование. Но к превеликому сожалению, этот древнейший и значительнейший источник философии в Греции остаётся совершенно неведом остальным грекам, поскольку спартанцы никому не дают к нему прикоснуться: либо общаются со своими ведущими мыслителями тайком, либо инсценируют пресловутые изгнания чужеземцев, истинной целью которых является возможность философствовать без свидетелей (Протагор 342а-е).