Kak_chitat_Platona_Professorskaya

К пункту (1). Считает ли Платон, что философствование может существовать исключительно в диалогической форме? Привязано ли оно к «экзистенциальной коммуникации» (как её понимает экзистенциализм XX века), и является ли диалогическая форма единственно мыслимой легитимной формой преподнесения философии?

Здесь нужна осторожность. Не стоит забывать, что именно в том диалоге, где Платон изображает Сократа особенно настойчиво выступающим против софистической «длинной речи» (ракрод Хоуод, макрос логос) в пользу вопросно-ответного метода, а именно в «Протагоре», он вместе с тем показывает Сократа, который произносит длинную непрерывную речь (342а-347а) и вдобавок прерывает на время живую дискуссию с Протагором ради воображаемого разговора (об этом художественном приёме Платона см. ниже, вопрос к п. 4). Таким образом, результат, к которому приходит Сократ, по своему содержанию совершенно не зависит от того, что ему отвечает Протагор¹. В подтверждение этому можно вспомнить, что Платон порой изображает Сократа размышляющим в одиночестве или показывает, как тот обращается к гомологиям²⁶²⁷ и дискуссиям, якобы имевшим место в прошлом, или к наставлениям, полученным им от третьих лиц²⁸: всё это отчётливо демонстрирует, что ведущий собеседник далёк от того, чтобы всякий раз приниматься за разработку всего необходимого впервые hie et nunc²⁹; скорее наоборот, основные мыслительные средства и результаты он привносит в дискуссию в готовом виде.

Это должно предостеречь нас от наивных гимнов «диалогическому» и «живому процессу дискутирования». Значение диалогичности мышления этим не отрицается. Но речь идёт именно о диалогичности мышления — в том смысле, в каком мышление, по Платону, есть разговор души с самой собой (Теэтет 189е, Софист 263е).

Найденное в уединённом размышлении также должно выдерживать перепроверку в обсуждении с другими; недаром Сократ говорит о всеобщей потребности представлять найденное другим людям и проверять его вместе с ними (Протагор 348d). Однако это в первую очередь означает именно принципиальную перепроверяе-мость, и если для Сократа важно подвергать всё проверке с участием наилучшего вопрошающего и отвечающего, как он уверяет в «Протагоре», то ведь его, пожалуй, придётся отослать не столько к Протагору, сколько к его собственному мышлению. Но столь принципиальной диалогичности может удовлетворять и недиалогическое по форме изложение. Достаточно ясно это демонстрируют недиалогизированные партии в трудах Платона, к которым относятся пятая и значительная часть шестой книги «Законов», речь об Эросе в «Федре» и, прежде всего, великолепный монолог заглавного героя в «Ти-мее»: всё это является столь же подлинным выражением платоновской философии, как и метод коротких вопросов и ещё более коротких ответов.

Использование Платоном формы диалога не должно склонять нас к мысли о том, будто он стремился сохранить «анонимность», прячась за взглядами своих вымышленных персонажей. Как бы ни была до сих пор распространена вера в «анонимность» Платона, сколь бы уважаемыми исследователями она ни разделялась³⁰, в основе своей она есть не что иное, как довольно наивное недоразумение. Пусть констатация того факта, что Платон нигде не говорит от своего имени, а лишь драматически выстраивает борьбу чужих мнений, и, правда, может на первый взгляд показаться плодом утончённой рефлексии, однако до намеренной анонимности отсюда ещё далеко. Философом, который действительно какое-то время оставался анонимом, был Сёрен Кьеркегор, защищавший противоречащие друг другу взгляды под разными псевдонимами, вроде «Климакуса» и «Анти-Климакуса»: и если кто-то вообще догадывался, что за ними скрывается один и тот же аноним, то ему оставалось только в растерянности спросить себя, каковы же истинные взгляды этого автора. Ничего подобного мы не найдём у Платона: никаких сведений о том, что он когда-либо пускал какое-либо из своих произведений в оборот под вымышленным именем, не существует, а его истинные взгляды остались неясны разве только в апоретиче-ских сочинениях (хотя ведь и эти диалоги часто весьма определённы в том, что они отрицают).

Что сам Платон верил, к примеру, в бессмертие души, даже если аргументы в защиту этого взгляда он излагает «всего лишь» от лица Сократа, Тимея и «афинянина», — в этом вряд ли сомневался хоть один античный читатель, да и мы, прямо скажем, не продемонстрировали бы утончённой способности суждения, если бы вздумали усомниться в этом сегодня.