Читаем Как говорить правильно: Заметки о культуре русской речи полностью

Можно, скажем, «предписать» употреблять слово волк и запретить слово бирюк. Выбор слов в таких случаях можно, по-видимому, регулировать. Ну, а в других многочисленных случаях, когда надо искать, по выражению Л. Толстого, единственно возможный порядок единственно нужных слов? Эти «единственно нужные» слова нам даст тоже норма? Но откуда же те муки слова, о которых говорят писатели? Стоит ли бороться с нормой? Или ей следует просто подчиниться? Разве норма заставляет поэта сказать в одних случаях глаза, а в других — очи! Разве норма «предписывает» соединение значений, найденное С. Есениным в строках Отговорила роща золотая березовым, веселым языком?

Видимо, помимо нормы, надо допустить существование еще по крайней мере одного регулятора человеческой речи — назовем его целесообразностью. Требования нормы жестки и узки; требования целесообразности неизмеримо мягче и шире. Норма не имеет дела с условиями использования языка (какое содержание выражается, каковы цели речи, для кого и в каких обстоятельствах речь создается и т. д.), целесообразность как раз исходит из понимания говорящим или пишущим именно этих условий. Норма оставляет говорящего или пишущего в пределах языковой структуры, целесообразность же выводит его за эти пределы в область сложных отношений языка и действительности, языка и сознания. Норма выбирает из немногих вариантов лишь один — литературный. Целесообразность может выбирать из. очень большого ряда языковых фактов, и все они могут быть вполне литературными.

В лексике заметнее, чем в грамматике, скрещиваются жесткие «предписания» нормы и мягкие рекомендации целесообразности. По норме нельзя «одел пальто», но можно накинул, набросил, надел пальто (вариант выбирает целесообразность). Что же касается стилистики речи, там, видимо, господствует целесообразность. Если нарушена норма, то речь неправильна. Если же Нарушена целесообразность, приходится говорить уже о том, что речь правильна, но бедна, невыразительна, неточна, сложна, некрасива и т. д.

Так мы подошли и к ответу на второй вопрос: всякая ли правильная речь признается хорошей? Например, речь служебных документов может быть очень правильной, однако если рассказ будет написан так же, как отчет, читатель скажет: «Плохо, речь бедна и трафаретна». И читатель будет прав. В. Г. Белинский, глубоко понимая выдающуюся роль Н. М. Карамзина в развитии русской литературы и русского литературного языка, вместе с тем сказал, что язык самого Карамзина правилен, как всеобщая грамматика без исключений, но что этот язык не русский, он лишен чисто русских оборотов, которые только и дают выражение, и определенность, и силу, и живописность[9]. Белинский считал, что надо различать язык и слог, правильность и другие качества речи, которые не даются знанием только языка (мы бы теперь сказали — его структуры), но требуют от писателя чувства слога. В сущности, о том же думали все великие писатели и поэты земли Русской. Н. В. Гоголь и Л. Н. Толстой иногда нарушали требования нормы, но они в высшей степени соблюдали принцип целесообразности — и их речь, хотя и не во всем нормативная, остается высшим образцом языкового мастерства писателя.

И ДРУГИЕ

Итак, мы приходим к необходимости признать хорошей такую речь, которая обладает не только правильностью, но и другими коммуникативными качествами. Какими же?

Не будем спешить с ответом. А возможно, полный ответ и не сумеет дать современная наука. Ограничимся пока двумя-тремя примерами.

Пример первый. Может быть вам, читатель, знакомо это стихотворение:

Марина! Трогается лед...Я у весны служу посыльным.Весна, как синий вертолет,Спускается в ладонь России.О! Ледоход — как леденец!А в гололеде — аварийность.Ты гололед иль ледоход?Ты кто, Марина?Марина! Трогается лед...Марина! Эра високосна...И броситься к твоим рукам,Как будто броситься с откоса.Весною трудно быть собою,И, стоя посреди Москвы,В себе мы чувствуем раздвоенность,Как разведенные мосты.В орбите моего зрачкаТы, как планета, беспокойна.Двадцатый век, двадцатый год,Двадцатый час, двадцатый полдень...Весна свои сосульки бьет,Как свадьба — пьяные стаканы.И снегири горят в снегу,Как будто красные стоп-краны.
Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2
Очерки по истории английской поэзии. Романтики и викторианцы. Том 2

Второй том «Очерков по истории английской поэзии» посвящен, главным образом, английским поэтам романтической и викторианской эпох, то есть XIX века. Знаменитые имена соседствуют со сравнительно малоизвестными. Так рядом со статьями о Вордсворте и Китсе помещена обширная статья о Джоне Клэре, одаренном поэте-крестьянине, закончившем свою трагическую жизнь в приюте для умалишенных. Рядом со статьями о Теннисоне, Браунинге и Хопкинсе – очерк о Клубе рифмачей, декадентском кружке лондонских поэтов 1890-х годов, объединявшем У.Б. Йейтса, Артура Симонса, Эрнста Даусона, Лайонела Джонсона и др. Отдельная часть книги рассказывает о классиках нонсенса – Эдварде Лире, Льюисе Кэрролле и Герберте Честертоне. Другие очерки рассказывают о поэзии прерафаэлитов, об Э. Хаусмане и Р. Киплинге, а также о поэтах XX века: Роберте Грейвзе, певце Белой Богини, и Уинстене Хью Одене. Сквозной темой книги можно считать романтическую линию английской поэзии – от Уильяма Блейка до «последнего романтика» Йейтса и дальше. Как и в первом томе, очерки иллюстрируются переводами стихов, выполненными автором.

Григорий Михайлович Кружков

Языкознание, иностранные языки
214 ключевых иероглифов в картинках с комментариями
214 ключевых иероглифов в картинках с комментариями

В книге представлены 214 ключевых иероглифов, составляющих «Таблицу ключевых знаков», в соответствии с которой иероглифы систематизированы в японских и китайских словарях. По аналогии с древнекитайскими словарями ключевые знаки в книге распределены на шесть смысловых групп. Практический опыт многих людей, начинающих изучение китайского и японского языков, показывает необходимость запоминания не только формы самого ключа, но и его порядкового номера, что значительно ускоряет поиск искомого иероглифа в словаре. Рассмотрение отдельных иероглифов в связи с их древними формами и способами образования помогает не только в их запоминании, но и в выявлении связи с другими знаками письма, что способствует освоению языка в целом. Книга может быть полезна всем начинающим изучать японский или китайский язык.

Алексей Павлович Мыцик

Языкознание, иностранные языки