Как я изобретал мир

И вот в начале октября 1865 года я отправился через Пешт в Базиаш, где сел на прекрасный дунайский пароход до Чернаводы, чтобы оттуда отправиться на корабле через Кюстендже[196] в Константинополь[197]. Во время нахождения на корабле мне было интересно встретиться со знаменитым Омер-пашой, бывшим сераскиром[198] Турции. Он скучал по общению, и потому мы вскоре теснее познакомились друг с другом: ему нравились мои гаванские сигары, а мне – его чубук, который для меня по его приказу каждый раз заново набивал его раб. Омер-паша раньше был сержантом в австрийской армии, затем перешел на сторону турок, принял их веру и быстро продвинулся по служебной лестнице в совместной войне с Россией. Захват до того момента считавшейся непокорной Черногории поставил его в итоге во главу турецкой армии.

Он как раз возвращался поле длительного путешествия по Вене и Парижу. К сожалению, он всегда уклонялся от моих попыток вывести его на разговор о военных подвигах. Воспоминания об одержанных им над балеринами и оперными певицами Вены и Парижа победах казались ему приятнее военных побед. Свое мнение он эмоционально выразил лишь по поводу ожидаемой им войны Востока против Западной Европы. Огромная турецкая кавалерия, полагал он, как в былые времена, наводнит страны Запада и задавит любые попытки сопротивления. Для турецкого генералиссимуса подобная точка зрения показалась мне по-детски наивной. Он производил впечатление человека, довольно зависимого от общественного мнения в Турции. Это выяснилось во время небольшого неприятного происшествия в ходе поездки. Двигатель нашего корабля был поврежден при прохождении Железных ворот[199], и мы были вынуждены остановиться на ночлег в Оршове, чтобы судно могли починить.

Вследствие этого мы прибыли в Кюстендже с небольшим опозданием и к ужасу узнали, что пароход до Константинополя, отправляющийся туда два раза в неделю, не стал дожидаться прибытия нашего корабля. Перспектива провести много дней в жалком городке всем нам, а в особенности сераскиру, была в высшей степени неприятна. Группа пассажиров во главе со мной подошла к нему с просьбой заставить пароходство отправить нас на имеющемся небольшом пароходе вдогонку ушедшему кораблю. Однако он отклонил эту просьбу по не совсем понятным причинам. Но позже он все же признался мне, что не мог этого сделать из-за своего положения, так как если бы пароходство не выполнило его требования, то все паши в Турецкой империи начали бы смеяться: «Ха-ха! Омер-паша приказал, но ему не повиновались, ха-ха-ха!», – а этого он не мог допустить.

Из письма Вернера Вильгельму, 29.10.1865

Расположение Константинополя дивное, Айя-София божественна, сам город и его содержание – отвратительное, voilà tout[200]!

Босфор, Мраморное море, пресные воды, несравненно прекрасный Константинополь – это все зачастую так красиво описывается и об этом читается с таким благоговением, что по этому поводу я лучше промолчу. Несмотря на великолепие и грандиозность своего расположения, с первого взгляда выдающего предначертание к мировому господству, Константинополь и лежащий напротив него Пера[201], если смотреть с моря, не вызывают сколько-либо дружелюбных или возвышенных чувств. Никто не скажет: «Я видел Константинополь и теперь могу спокойно умереть». Возможно, возвышающиеся повсюду, часто большими группами, темные кипарисы, служащие у турок украшением гробниц, придают городу вопреки великолепной местности нечто угрюмое; а может быть, это душевное отражение мрачной истории города или же предчувствие, что борьба за Константинополь однажды погрузит в огонь всю Европу. Одним словом, вид Константинополя пробуждает наше воображение, но не приводит в восторг, как Неаполь или некоторые другие расположенные в красивых окрестностях города. Даже такие выдающиеся произведения архитектуры, как Старый гарем на берегу Золотого Рога или Софийский собор, не имеют ничего волнующего или отрадного, впечатляя только своими размерами. Купол древнего Софийского собора действительно величественно возвышается над морем домов, но виден лишь он и его безыскусные, издали кажущиеся бесформенными минареты.

Софийский собор привлекает внимание не внешним видом, а красотой внутренней отделки. Это великолепие убранства превосходит все понятия о прекрасном. Ни одно сооружение, ни одно произведение архитектуры и едва ли хоть какая-то из самых превосходных красот природы не производили на меня столь потрясающего впечатления, как купол Софийского собора изнутри.