Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы

Однажды, лет на десять раньше, я получила по телефону и другой заказ. После того как в издательстве «Художественная литература» вышли наши с Олей Гринберг переводы двух романов Бальзака, мне вдруг позвонил незнакомый мужчина и, не представившись, стал уговаривать: «Я вот слыхал, у Бальзака есть такое сочинение „Физиология брака“. А давайте вы его для меня переведете. А я вам денег заплачу. Очень прочесть хочется». Когда я ему посоветовала, раз уж так сильно хочется, выучить французский, он разочарованно протянул: «Ну-у, это долго». Строго говоря, его наказ я тоже выполнила и «Физиологию брака» выпустила в 1995 году в издательстве «Новое литературное обозрение», но прочел ли ее мой любознательный собеседник, не знаю.

По разные стороны баррикады

За свою жизнь я прочла очень много версток собственных переводов, статей и книг. И всякий раз я берусь за верстку с мыслью: да ведь я совсем недавно в очередной раз перечитывала текст, нечего там править. И не буду. И, естественно, уже на второй странице замечаю какой-нибудь ляп, крупного или мелкого «таракана», которого необходимо истребить. И начинаю, мучаясь при этом угрызениями совести, как стыдливый Альхен из «Двенадцати стульев», вносить правку. Раньше вносила ручкой на бумаге, рисуя на полях разнообразные корректурные знаки – галочки и палочки. Теперь вношу в файлы PDF, причем программа у меня такая, что моя правка сидит в больших желтых «пузырях» и верстка практически превращается в комикс. И не было еще ни одного раза, чтобы, правя верстку, я не вспомнила фразу, которую услышала от одной дамы-редактора в самом начале своей переводческо-комментаторской карьеры. Дама, не заметив моего присутствия, сказала коллеге: «Что за публика эти авторы! Как дашь им чистую верстку, тут же начинают править». Это было сказано с таким чувством глубокой ненависти к авторам, которые портят чистые верстки, что я вздрогнула. И запомнила фразу на всю жизнь. Но интересно, что эта дама-редактор одновременно и сама выступала в качестве автора. И я уверена, что в этой роли она не отказывала себе в удовольствии кое-что поправить в своей верстке. Но в этот момент она находилась по другую сторону баррикады.

Кстати о галочках и палочках. В советское время студентам приходилось сдавать экзамен по такой науке, как история КПСС, в которой большую роль играли съезды этой самой КПСС, в девичестве ВКП(б). Съезды нумеровались римскими цифрами, что в мнемоническом отношении лишь усложняло дело. И вот один студент, особенно невосприимчивый к коммунистической премудрости, провалил экзамен. «А что, что случилось?» – допытывались сердобольные однокурсницы. «А у меня спросили, какой был последний съезд партии? Ну я и сказал – XXVI». Меж тем до двадцать шестого съезда оставалось еще добрых десять лет, нужно было сказать: двадцать четвертый. «А почему ж ты так сказал?» – «Да я помнил, что там галочка и палочка, но не помнил, в каком порядке».

Еще о разных сторонах баррикады

1980 год, палата роддома, четыре свежеиспеченные мамаши, одна из них – Нинка-продавщица. Она делится профессиональными трудностями: «Если каждому недовесить на три копейки, за день можно нормально заработать. Но покупатели же сволочи, скупердяи, за свои три копейки удавятся! Что они, не проживут, что ли, без этих трех копеек?» Тот факт, что мы, остальные три мамаши, принадлежали как раз к категории покупателей, она в расчет не брала. Потому что в этот момент мы находились по ее сторону баррикады.

И еще о редакторах

В одной редакции работали две дамы: старшая и младшая. Обе очень хорошие, умные и знающие. Но старшая делала правку в рукописи крупными буквами твердым карандашом, следы которого невозможно было уничтожить ни одним ластиком, а младшая – меленькими буквами, мягчайшим и тончайшим карандашиком. Вдобавок у старшей на столе всегда царил хаос, а у младшей все было очень аккуратно расставлено и разложено по своим местам. Но младшая была вдобавок еще и очень деликатна. «Просто у нас разная система беспорядка», – говорила она.

Юрий Оттович и Альфред Людвигович