Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы

Сочиняя эту зарисовку, я решила проверить, в каком году не стало отца Руло. И прочла прекрасный некролог, написанный его собратом по ордену (мне не знакомым). Из которого выяснилось, что последние восемнадцать лет жизни отец Руло провел в По (департамент Атлантические Пиренеи), куда его перевело начальство ордена, и что служение там давалось ему нелегко, потому что он продолжал изучать наследие Гагарина и Соловьева, а вдали от Славянской библиотеки делать это было намного труднее. И вообще, как можно понять из деликатных намеков автора некролога, по некоторым вопросам отец Франсуа расходился во взглядах с руководством ордена, и это его мучило (как, кстати, и сам Гагарин одобрял далеко не все решения своего орденского начальства – но подчинялся им безропотно). Но самое потрясающее, что в этом некрологе, написанном неизвестным мне иезуитом, я обнаружила цитату из себя! Разумеется, без фамилии. Дело в том, что я когда-то обменялась несколькими письмами с госпожой Мирей Шмелевски, которая вместе с отцом Руло готовила к печати дневник Гагарина и его переписку с родными. И вот я читаю в некрологе: «Одна русская дама, профессор Московского университета, зная, что г-жа Шмелевски часто видится с отцом Руло, просила передать ему привет и добавила: „Это один из самых необыкновенных людей, каких я видела в жизни“». Я в самом деле написала ей именно это – но предположить, что мои слова запечатлены в некрологе, никак не могла. А что я не профессор Московского университета – это в данном случае не очень важно; как в XIX веке французы по определению считали всех русских дворян князьями или в крайнем случае графами, так, по их понятиям, и ученый человек из Москвы не может не числиться в тамошнем университете. Впрочем, и РГГУ, где я служу, ведь тоже – московский университет, а не какой-нибудь другой. Так что все правильно.

И еще одна удивительная деталь. Я написала госпоже Шмелевски письмо с просьбой передать привет отцу Руло 22 декабря 2017 года. А он именно в этот день умер. И Мирей ответила мне на следующий день: «Мы только что получили печальное известие: вчера вечером отца Руло не стало. Так что ваш привет дойдет до него скорее, чем если бы его передавала я». Вот тут хочется сказать: дай-то Бог!

За границей

Архивное

Бывают такие случае, когда у людей разных национальностей, не знакомых друг с другом, обнаруживается абсолютное сходство благодаря общей профессии. Можно назвать это профессиональной доблестью, а можно – профессиональной деформацией. Во всяком случае, поразительно, что лет двадцать назад начальницы читальных залов двух дипломатических архивов: российского и французского – не только одинаково сурово обходились с посетителями, но и имели одинаковую весьма внушительную комплекцию. В Париже совершенно незнакомая читательница, слыша мою нервную беседу с тамошней представительницей этой пары двойников, шепнула мне: «Тут у нас курс молодого бойца!» Отличная формулировка: и в Москве она бы характеризовала ситуацию так же исчерпывающе.

А в отделе рукописей Национальной библиотеки Франции нельзя пользоваться ручкой, только карандашом. Объясняется это так: 15 лет назад один читатель из Новой Зеландии в припадке безумия оставил пометку на какой-то (бес)ценной рукописи. С тех пор на ручки наложен строжайший запрет. И вот однажды я оторвалась от той рукописи, которую читала, и увидела, что заведующая читальным залом отдела рукописей стоит в дверях и алчно осматривает помещение. Сначала она ничего не увидела, но потом заметила добычу и коршуном бросилась на нее. Какая-то безобидная старушка утеряла бдительность и спокойно переписывала что-то в свою тетрадку шариковой ручкой! Ох, какой она получила выговор, хочется даже сказать: выволочку! Я хоть и была при карандаше, вчуже вздрагивала.

Впрочем, в одном московском архиве я наблюдала однажды сцену еще более душераздирающую. Какой-то читательнице посулили сделать нужную ей ксерокопию неслыханно быстро и дешево. Она от радости тоже утеряла бдительность и зачем-то сообщила архивной начальнице, как это прекрасно, ведь она как раз на следующий день после предполагаемого получения ксерокопии улетает в Прагу. «А зачем вам в Прагу?» – «Да я там живу». – «Ах, вы там живете!!! – И архивная начальница, только что ворковавшая как старая подруга, очень посерьезнела лицом. – Вы, стало быть, иностранная гражданка. Это меняет дело. Во-первых, для иностранцев цена совсем другая (и она назвала цифру в несколько раз больше предыдущей), а во-вторых, я не уверена, что мы сможем сделать к этому сроку». Как я жалела эту читательницу! Но ведь она была сама виновата. Зачем она завела этот разговор? Тот самый, о котором у Булгакова сказано: «это был разговор на какую-то ненужную тему. Совершенно свободно можно было бы, граждане, его и не затевать».

Champignonnière