Как кошка смотрела на королей и другие мемуаразмы

Известно, что, когда хотят обличить какого-нибудь в лицемерии и двуличности, говорят (и не только в России): «Что за иезуитство!» До того как я попала в Медон, я и сама иногда так говорила, но теперь, если даже эти слова хотят по инерции сорваться с языка, я себя одергиваю. Не скажу про иезуитов всех стран и народов, но ничего подобного я не видела у моих иезуитов из Медона. Более того: за иезуитами с давних пор закрепилась слава людей, активно занимающихся прозелитизмом и всегда стремящихся всех обратить в свою веру. Собственно, именно с этим связана печальная история их изгнания из Санкт-Петербурга в 1817 году и из России в 1820‐м. Слишком много русских дам, не удовлетворенных общением с православными священниками, они обратили в католицизм. Одним словом, ксендзы охмуряют. Так вот, торжественно заявляю: ни малейшей попытки меня «охмурить» медонские иезуиты не предприняли. Никто ни разу не задал мне вопроса о моих религиозных убеждениях. Как мудрые люди, медонские отцы, видимо, сразу поняли, что таковые у меня отсутствуют, – и эта тема в наших разговорах вообще никогда не поднималась. Никто ни разу не предложил мне побывать в их церкви, а я сама не спрашивала разрешения: мне казалось неудобным заходить в храм поглазеть в качестве туристки.

Сейчас, говорят, в Огороде дофина – медонский городской парк. После 1991 года никто уже не рвался учить русский язык в Сен-Жорже, отцы старели, и в 2002 году орден продал имение, а Славянская библиотека переехала в Лион. Научное и гуманитарное значение как Интерната Святого Георгия, так и журнала «Символ» – предмет серьезного изучения. Моя цель другая – рассказать несколько не очень серьезных, но колоритных историй, относящихся к моему пребыванию там.

…садился и работал

Главным редактором «Символа» был русский Александр Мосин. А на кухне интерната работал француз – повар Марк. И вот однажды вечером, когда я сидела у Саши в редакционной комнате и мы болтали, туда пришел Марк. Выяснилось, что он сочиняет стихи и принес Мосину тетрадь оных для напечатания. Вверяя ее Мосину, он сказал: «Ты видишь здесь пятно? Видишь? Это я плакал, когда сочинял. И если ты эту тетрадь потеряешь, я тебя ЗАРЕЖУ!» Учитывая, что он был повар, это звучало довольно убедительно.

А потом мы втроем завели увлекательную беседу о литературе вообще. Кстати, именно от повара Марка я услышала прекрасное объяснение, кто и почему был лучшим поэтом Франции. «Вот скажи, – обратился он ко мне, – кто был лучший французский поэт в XIX веке?» Я, признаться, решила пооригинальничать и назвала не то Нерваля, не то Мюссе. Повар Марк досадливо отмахнулся. «Нет, это чепуха. Самый лучший французский поэт в XIX веке был Гюго. А знаешь почему?» Я не знала. «Потому что этот чувак, – сказал повар Марк, – каждое утро садился за стол и РАБОТАЛ!»

Ни в коем случае не смешивать!

Еще в Сен-Жорже был отец Андрей. Внешне он немного напоминал Мефистофеля с литографий Делакруа. Однажды он пригласил меня поехать с ним в гости в Версаль к его приятельнице, преподавательнице русского языка в тамошнем лицее. Мы сели в машину и поехали. Кстати, надо сказать, что до приезда в Сен-Жорж я совершенно не представляла себе, каковы иезуиты, так сказать, на глаз, как они выглядят. И поразительным был уже тот факт, что они носят самую обычную «гражданскую» одежду, в частности меня особенно пленили на ком-то из них вельветовые джинсы. Мои-то представления о иезуитах все были из XIX века, а Ивана Сергеевича Гагарина трудно вообразить в джинсах и за рулем.