Еще больше противоречий вызывают хищники. Лишь более трети населения хочет возвращения рысей и волков, которых охотники истребили на этих островах много веков назад. Обыкновенная рысь – тот вид, который когда-то обитал в Британии, – весит как далматинец и кормится главным образом оленями, на которых охотится в лесу. Рыси живут по всей Европе и не представляют для людей никакой опасности: было несколько неприятных историй, но те рыси, видимо, были больны бешенством, и в Западной Европе эта проблема решена. Больше вероятность, что вас побеспокоит одноименный дезодорант Lynx. Рыси не могут серьезно повредить даже овцам, потому что для этого надо выйти из леса в открытое поле. В то же время рысям нужно пространство: как оценивается, на юго-востоке Норвегии их плотность составляет примерно одну особь на триста квадратных километров. Чтобы получить жизнеспособную популяцию, требуются огромные охраняемые районы или несколько близлежащих лесов, соединенных перелесками и фермами с терпимыми хозяевами. Многие землевладельцы не хотят открывать перед хищниками двери.
Поскольку Британия – остров, она, вероятно, останется позади континентальной Европы. Волки уже распространились в Нидерланды и Бельгию, и франко-итальянская и германо-польская популяции, возможно, вскоре получат возможность смешиваться впервые со времен промышленной революции. Бернская конвенция, подписанная странами Евросоюза в 1979 году, ограничила намеренное убийство диких животных строгими правилами. В случае волков и рысей это возможно, только если другого выхода нет и существуют научные доказательства, что регулировать их численность целесообразно. Рысей объявили туристической достопримечательностью, хотя, чтобы на них посмотреть, нужно некоторое воображение: эти кошки обычно слишком скрытные и публике не показываются.
Ферма Хэнбери-Тенисона занимает сто тридцать гектаров. Он надеется убедить соседей присоединиться и довести суммарную площадь заповедника до четырехсот. Для рысей это все еще будет мало. Ферма стоит на краю пустоши Бодмин-Мур. Когда мне было десять лет, в британских газетах много писали о том, что на этих вересковых полях появилась какая-то крупная кошка. Ее прозвали «Бодминским зверем», но так и не поймали. Людей она никогда не трогала, но видели ее десятки раз. Были даже нечеткие видео и много трупов скота. В других странах – например, в США и Испании, где всегда водились, соответственно, медведи и волки, – эта новость вряд ли попала бы на первые страницы, но в Британии началась шумиха. Эксперты пришли к выводу, что речь шла о леопарде. Видимо, они ошибались, а может, и не были такими уж экспертами. Всеобщее внимание заставило власти провести официальное расследование. Несколько лет спустя оказалось, что дрессировщица, вероятно, выпустила на поля трех пум, когда ее зоопарк был вынужден закрыться.
Джордж Монбио размышлял, были ли наблюдения на бодминских пустошах плодом воображения. Не было ли в них «невыраженного стремления к жизни более дикой и яростной, чем та, которую мы сейчас ведем»? Мне кажется, эта истерия на самом деле говорила о противоположном – о нашей склонности видеть в следах дикой природы опасность. Мы, британцы, любим далеких от нас животных: львов, тигров, белых медведей. Мы обожаем представлять себе дикие места вроде Амазонии, которые ничем нам не угрожают. Если привести правильные аргументы, мы сможем научиться любить и тех диких животных, которые живут рядом с нами, и даже предоставить им больше пространства. В конце концов, разве можно ожидать, что кенийцы станут жить рядом со львами, если мы сами не хотим даже думать о жизни рядом с рысями?
Если мы не отведем 30 % или, может быть, 50 % планеты животному миру, он будет съеживаться, и мы станем любителями животных, которые стерли животных с лица земли. Места хватит и для нас, и для процветания дикой фауны, если мы отойдем от животноводства, станем вести более эффективное земледелие и доставать кошельки там, где можно проявить нашу любовь к животным. Разница была бы огромная, однако одного этого недостаточно. Потеря мест обитания сегодня, несомненно, крупнейшая угроза для диких животных, но надвигается еще бо́льшая опасность – изменение климата.
На наш медовый месяц мы с Сьюзи отправились на индонезийский остров в окружении коралловых рифов. Большинство туристов там ходили нырять с аквалангом, но Сьюзи этого не умела, а я потерял навык, так что мы оставались одни и, надев очки, бродили по пляжу или гребли на лодке на риф неподалеку от берега. Любой, кто плавал на рифе с трубкой, знает момент, когда очки пересекают линию воды и перед тобой в высоком разрешении предстают песчаное морское дно и раковины.