Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Не будем жаться, как мыши, по углам, испрашивая разрешения: «Можно?»

Мы – критики.

Судить и выносить суждение. Рассуждать и обсуждать. Быть рассудительными и делать, что заблагорассудится.

Это наша судьба.

Так будем ее достойны.

Игорь Дуардович О еще одном определении критики и нереализованной творческой концепции

Десять лет в критике. С черным облаком. Хватит.

«…Знал я несчастного, которого черное облако чуть ли не видимо взору: он был литератором…» (А. Белый, «Петербург»). Если бы мне предложили выбрать эпитафию на могилу моего критика – в метафорическом смысле, – то она была бы такая.

В критике все хорошо, если не замечать, что критику по-прежнему не считают литературой, да еще понукают, и даже более…

Храню в телефоне такой перл: «У них, у критиков, вообще своя манера поведения, свой лексикон, как у гомосеков»[109]. Это крутая фраза, так как в ней вся нетерпимость, все презрение, все непонимание, но точнее за писательский народ не скажешь. В этом плане критика, конечно, инородна. Еще немного – и мы будем создавать общества и движения в поддержку критиков и называть это одним из шеймингов или типов дискриминации: критикшейминг или критикизм.

Критики сами виноваты. Кто-то действительно не получился в поэзии, кто-то в прозе и т. д., и в итоге возник этот комплекс. Известная вещь – с разными людьми мы ведем себя по-разному. Почему? Тут все зависит от чужого восприятия – как тебя воспринимает другой/другие. Под это восприятие ты и подстраиваешься. Чем человек слабее, чем меньше он знает о себе, тем легче принимает маски, навешенные на него другими. Но задача преодоления этого комплекса в критике сродни той же задаче раскрепощения в тексте у поэтов и прозаиков.

Но нужно ли критике – если не любить, так уважать себя заставить? Не школьные ли это все комплексы?

Мне очень нравилось в свое время, пока существовал журнал «Арион», как рассуждал о критике его главный редактор Алексей Алехин: критика – это искусство. Разве искусство может довольствоваться какой-либо утилитарной ролью, сколь бы благородна она ни была? А отсюда и все слова про нишу, про обслугу литературы, про регулярность: что критик тот, кто пишет постоянно, как будто печет пирожки, кто все время держит руку на пульсе литературного процесса. Не согласен. Руку на пульсе можно держать и молча, особенно когда больной совсем плох. Ведь есть же такое определение критика – профессиональный читатель. Раз так, то читателю не обязательно и не всегда уместно писать.

«Стихи не пишутся – случаются» – Вознесенский. Когда мы признаем то же самое за критикой, нам не будет стыдно ни за то, что мы редко пишем, ни за то, в конце концов, что мы критики. И не важно, что в этой строчке есть анекдотическое двусмыслие, на что поэту указали, ведь глагол «случаться» имеет также второе значение – для собак и кошек.

А вот еще важные слова о критике как об искусстве – сказал Александр Казинцев (не помню где): «Что роднит критику и поэзию? Прямое высказывание». То, чего якобы нет в прозе.

Пора наконец признаться – критику, к которой я перешел от стихов, у меня писать не получилось.

Раньше я бы сказал: не получилось потому, что я никого не открыл, не написал статьи ни об одном новом поэте. Или потому, что не писал регулярно. Но теперь причина видится в том, что понимание того, как надо – не в смысле соответствия формату, а в смысле индивидуальности, – пришло слишком поздно: интерес к критике, как ранее к поэзии, угас. Осознавать и открывать себя можно через других, через коллег и авторов, но невозможно открыть ничего нового, не открыв это новое сначала в себе, – в первую очередь критик должен открыть себя, а не поэта/прозаика.

О чем речь?

О нереализованном художественном принципе, о творческой концепции, об ощущении, с которым я жил и «умирал» все эти десять лет, но понял недавно.

Критик – это не неудачник в литературе, не завистник и не неудавшийся писатель, критик – это страстно и, увы, безответно влюбленный, преследующий, домогающийся литературы, ведущий себя то как прекраснодушный дурачок, то как грубиян, то показно умничающий, то сочиняющий небылицы, чтобы больше нравиться. «Чем меньше женщину мы любим…» В этом смысле критический текст, конечно, есть не что иное, как «объяснение в любви», как определила критику Екатерина Федорчук[110]. Хотя это все-таки еще не совсем верное и точное определение, скорее так можно сказать о незрелой, о начинающей либо слишком специализированной, узкопрофессиональной и филологической критике (собственно, вот она «фило-», которая есть «philia»). Дело в том, что в словах Федорчук не содержится законченного, готового сюжета и нет конфликта, нет отношений между А и Б, есть только одно А. Но как профессиональный читатель профессиональных читателей я всегда искал в текстах именно это – отношения. И рубрика «Легкая кавалерия», помимо всего прочего, была придумана для этого – для «отношений».