Еще был
–
– У Роберта Грейвса в книге «Я, Клавдий» говорится, что есть традиция понимать это имя как что-то вроде «волосатый». Сам Цезарь поддерживал версию о том, что это имя каким-то образом связано с загадочным финикийским словом, обозначающим слона, тем самым продвигая идею, что его предок был могучим убийцей боевых слонов.
Николас Остлер в своей книге о развитии латинского языка предлагает более убедительную версию: что это имя связано с этрусским городом Цере, и первым человеком с таким прозвищем был «тот парень из Цере». Звучит несколько менее впечатляюще, чем слоноубийца, хотя может означать кого-то, кто взял или покорил город Цере.
Еще одна лингвистическая причуда заключается в том, что это прозвище стало синонимом нашего слова «император», это наименование получили немецкие кайзеры и русские цари. Нам повезло, Уна, что Марк Юний Брут после убийства Цезаря не испытывал сильной необходимости основать династию и передать по наследству свой когномен в качестве титула, иначе Первую мировую войну начал бы Брут, и это было бы как-то слишком брутально.
–
– В целом – действительно.
–
– Боюсь, у них был только женский вариант родового имени. Так, если твоего отца зовут Марк Семпроний Афр, то ты будешь Семпрония, дочь Афра (Sempronia f. Afri).
–
– Тогда вторая была бы Sempronia Minor (младшая), а дальше Tertia – третья, Quarta – четвертая и т. д. Еще были уменьшительные имена, так что могла быть и Семпронилла. И хотя доказательств у меня нет, я уверен, что в каждой семье для дочерей были особые прозвища. Часто полагают, что если тебя зовут Квинт или Секст, значит, ты пятый или шестой сын, но на самом деле эти имена связаны с датой рождения. Такое понимание не вяжется с Викторианской эпохой, когда пятого, шестого или седьмого ребенка называли порядковым номером – очевидно, когда идеи для имен заканчивались.
Освобожденные рабы получали номен и когномен своего хозяина. Отец поэта Квинта Горация Флакка был вольноотпущенником, ранее рабом в знаменитой семье Горациев – их предок Гораций Коклес в одиночку защищал город.
–
– Да. «Энеида» во многом совершенно не такая, как Илиада и Одиссея. Гомер, описывающий мир своих героев в волчьих шкурах, будто бы прямо от дымящих костров, оставляет захватывающее впечатление грубой обработки текста, в то время как «Энеида» очевидно выдающееся продуманное произведение искусства.
Римляне ощущали гнетущую мощь греческой литературы. Своей литературной традиции у них не было, и они из кожи вон лезли, чтобы показать себя такими же просвещенными, как покоренные теперь ими друзья греки.
Римские читатели, а также писатели вроде оратора Цицерона, знали древний римский эпос, но до нас он не дошел – возможно, к счастью. Кроме этого они создали разве что таблицы с законами.
–
– Литературу в Рим первым принес вольноотпущенник Ливий Андроник, причем он был греческого происхождения. Около 220 года до н. э. он перевел на латынь трагедии и Одиссею. До нас дошло только несколько фрагментов.
Вот как звучит первая строка Одиссеи Андроника:
Virum значит «мужа», insece – приблизительно что-то вроде «расскажи», а вот Camena – скорее что-то вроде «песенного духа». Versutum совершенно не дотягивает до сложного гомеровского πολύτροπον.
Видишь, даже древним людям было трудно точно ухватить смысл, так же как и нам.
Цицерон свысока относился к Андронику и насмехался над его пьесами: говорил, что их нельзя читать больше одного раза, а его Одиссея вообще похожа на примитивную скульптуру.
Следующим в римскую словесность ворвался Энний со своим изложением римской истории (сколько ее на тот момент было), напыщенным и полным аллитераций. Есть такая байка: «Когда Вергилий читал Энния и кто-то спросил, что это он делает, Вергилий ответил: “Ищу золото в навозной куче”».
Вергилий первым вытащил римлян из мрака и явил им ослепительный свет литературного мастерства (до него, правда, был еще Катулл – он писал стихи в подражание грекам и создавал произведения совершенно римские по духу. Примерно в то же время Лукреций написал необыкновенную философскую поэму «О природе вещей», посвященную теории атомов).