Как пишется история: Кронштадтские события 1921 года

В период перестройки важной темой для исследователей стала проблема террора большевиков, причем авторы зачастую отходили от принципа историзма при оценке карательной деятельности советского правительства. Переосмысление многих исторических событий в 1980–1990-е гг. коснулось и событий в Кронштадте. Разлад в партии как основная причина дестабилизации ситуации на Балтфлоте почти полностью исчез со страниц литературы о Кронштадтских событиях 1921 г. к концу 1980-х гг. Это произошло по очевидной политически-конъюнктурной причине: отпала необходимость «бороться за единство партии». В 1990-е годы в отечественной исторической науке наблюдался бурный рост интереса к наследию малодоступной ранее эмигрантской историографии, а также проявилась тенденция к некритическому заимствованию методологических и идеологических установок новейшей зарубежной историографии «Кронштадтского восстания». Под этим влиянием в отечественной историографии изменилась оценка Кронштадтских событий. Авторы начали отказываться от традиционного для советской историографии термина «Кронштадтский мятеж» и широко использовать не менее политизированное слово «восстание». В новых отечественных публикациях матросы Кронштадта стали представать в образе бескорыстных борцов с тиранией большевиков. Вслед за западными исследователями отмечался принципиально мирный характер выступления.

Вместе с тем следует отметить достижение отечественной исторической науки – опубликование двух сборников документов, связанных с событиями весны 1921 г. Не лишенные определенных недостатков, эти сборники помогут исследователям в разработке проблем Кронштадтских событий и Российской революции в целом. Публикация двух этих настолько разных идеологически, если можно так сказать, сборников документов хорошо иллюстрирует как позитивные, так и негативные тенденции в развитии отечественной историографии переходного периода 1990-х гг. При этом в последнем случае обширного и обстоятельного издания 1999 г. мы можем видеть не только чисто научный прогресс в деле публикации документов, но и определенный источниковедческий пролог к появлению в 2000-е гг. работ на новой методологической основе, совмещающих лучшие достижения советской и зарубежной исследовательских традиций в разработке проблем Кронштадтских событий 1921 г. и обозначивших выход за рамки традиционной историографической парадигмы времен холодной войны.

8. Кризис зарубежной историографии второй половины 1980-х – 2000-х гг

На рубеже 1980–1990-х гг. западная историография «Кронштадтского антикоммунистического восстания» торжествовала абсолютную победу, а ее многолетний сильный, умелый и упорный «враг», соперник и оппонент – советская историография, в т. ч. и «Кронштадтского антисоветского мятежа», – оказался в тяжелейшем кризисе переосмысления всех своих подходов к оценке прошлого. Как тогда казалось, она навсегда, окончательно и бесповоротно уступила под давлением геополитических обстоятельств свое место под солнцем даже у себя на родине, причем не только в общественном мнении и в глазах политического класса, но и в стенах школ и университетов, на страницах периодики, учебников по истории СССР, и даже в научных монографиях.

Самим же западным исследователям – историкам, политологам и советологам – тема Кронштадта и вовсе представилась практически закрытой в логике «конца истории»413 американского философа и политолога Фрэнсиса Фукуямы: «Этот триумф Запада, триумф западной идеи, проявляется прежде всего в полном истощении некогда жизнеспособных альтернатив западному либерализму»414. Этот «окончательный триумф западной либеральной демократии» Ф. Фукуяма прямо называет «ничем не омраченной победой экономического и политического либерализма». Или, говоря проще, все дискуссии закончены за отсутствием оппонентов. Заметим, что сама статья Ф. Фукуямы носила провокационный характер и, естественно, вызвала целую научную дискуссию. Однако основная идея западной историографии советского периода была изложена Ф. Фукуямой прямо и весьма откровенно – и в этом главное для нас достоинство данной работы. Заметим и то, что в последовавшей за этой публикацией дискуссии главный посыл об окончательном и бесповоротном банкротстве советской историографии не подвергался сомнению ни на Западе, ни даже в России. Разумеется, речь идет об историографическом мейнстриме, но в том-то и дело, что любые альтернативные историографические взгляды в 1990-е гг. оказались даже не на периферии, а на обочине исторической науки, или, говоря словами Л. Д. Троцкого, «в мусорной корзине истории».